Опустившись на табурет и пристроив на столе фонарик, старшина осмотрел плечо. Рана оказалась неопасной. Сделав одной рукой кое–как перевязку, пластун поднялся с табурета и едва не упал. Голова кружилась, перед глазами плыли черные и багровые круги, к горлу подступала тошнота.
Ему захотелось снова сесть на табурет, придвинуться поближе к печке, протянуть к огню свои мокрые сапоги и хоть немного посидеть в тишине и тепле, не прислушиваясь к каждому раздававшемуся поблизости звуку. Но нельзя! Кто знает, что творится вокруг на болотах и соседних островках, кого могла привлечь к этой землянке стрельба. А поэтому скорей отсюда!
Стиснув зубы, старшина проковылял через землянку к двери, прикрыл ее за собой и спустился с пригорка. На берегу, откуда по подводной тропе лежал прямой путь к роднику, остановился. Кладка начиналась метрах в тридцати от островка, и в мелкой прибрежной воде под ярким лунным светом виднелся лежавший на дне ствол толстого дерева, который своим вторым концом выводил прямо к настилу тропы. Между началом дерева и берегом оставалось три–четыре метра свободной воды, и в нее было брошено три больших камня–валуна, по которым можно было, не замочив даже сапог, пройти к стволу дерева. Пластун скривил губы. «Що, швабы, дурней ищите? Сами добираетесь до настила на плоту, а другим предлагаете эти камни и дерево? Как бы не так…»
Тщательно ощупывая перед собой дно сломанной веткой, он пошел прямо через заводь. Приблизился к подводной тропе. Но не смог даже поднять ногу, чтобы ступить на нее. Пришлось лечь на край настила грудью и, кусая от боли губы, попеременно забрасывать на мостки каждую ногу. Отдышавшись, он поднялся и с трудом, делая остановки через каждый десяток шагов, направился к роднику. Вышел, наконец, из болота, упал в ближайших кустах на мох и долго лежал лицом вниз, надеясь хоть немного притупить рвущую плечо и бедро острую боль.
В этих кустах и застал его рассвет. И хотя боль нисколько не утихла, а наоборот, бушевала уже во всём теле и порой затмевала сознание, старшина пополз. Он был не в состоянии привстать, но твердо знал одно: родник и болотные островки — это смерть, и ему необходимо уйти от них как можно дальше. Не выпуская из рук автомата, обливаясь потом и оставляя за собой кровавый след, он метр за метром удалялся от берега в лес. Вскоре он потерял сознание, а когда открыл глаза, солнце стояло высоко над головой. И снова, хрипя и ругаясь, дыша, как загнанная лошадь, пластун упорно полз вперед. Он уже не отдавал себе отчета, зачем и в какую сторону ему следует двигаться, но понимал: стоит смириться, целиком отдаться во власть боли — и это конец. Теперь он часто терял сознание, но, как только приходил в себя, продолжал ползти.
Тащить автомат ему стало не под силу. Оставив его, старшина продолжал движение с пистолетом в руке. Перед глазами плыл густой туман, и он даже не видел, куда ползет. Очнувшись в очередной раз после потери сознания, он понял, что уже вечер. Забившись под густой куст, в полубреду, поминутно впадая в беспамятство, но не выпуская из рук пистолета, он провел здесь ночь. А с первыми лучами солнца пополз дальше.
У него хватило сил только выбраться из–под нависающих над ним ветвей, проползти несколько метров в сторону соседней сосны. И тут, посреди маленькой поляны, на склоне небольшого пригорка, он остановился. Напрасно пытался напрячь сильное когда–то тело, тщетно старался напряжением воли хотя бы ослабить овладевшую всем существом боль. «Вперед, казаче, вперед, — стучало в его воспаленном мозгу, — ползи, пластун, ползи. Смерть рядом, но разве впервой тебе побеждать ее? И потому вперед, казаче, только вперед».
Обессилевшему, в полузабытьи, ему казалось, что он еще продолжает двигаться, но его пальцы лишь царапали траву и загребали пыль, а здоровая нога, которой он все пытался оттолкнуться от земли, только слабо вздрагивала. В один из моментов, когда прояснилось сознание, ему показалось, будто он слышит чьи–то голоса, а впереди, возле кудрявой осинки, мелькнула фигура с немецким автоматом. Швабы! Собрав последние силы, он поднял руку с пистолетом, прицелился и попытался нажать на спусковой крючок. Но чья–то нога в тяжелом кирзовом сапоге наступила на запястье, чьи–то руки вырвали из пальцев оружие. И, теряя сознание, он еще некоторое время, словно во сне, слышал вокруг себя голоса:
— Наверное, полицай… Сколько их сейчас по лесам да болотам хоронится.
— Нет, власовец. Их фрицы в наше трофейное обмундирование одевают. И обличье нашенское, волынско–русское… Но бандит явный — одни усищи чего стоят…
— А вдруг птица поважнее? Недаром уже дохлый за пистолет хватается. Такой должен много интересного знать…
Очнулся он в госпитале, где провалялся после операций почти два месяца. Боясь снова очутиться в чужой части, он, не долечившись, в одну из ночей вылез в окно и отправился на поиски родной казачьей дивизии. В рядах кубанцев он и воевал до последних дней войны, пройдя с ними дорогами Польши, Германии, Чехословакии и закончив боевой путь под Прагой.
Прошедший через сотни смертей, он остался жив. И сейчас, спустя более четырех десятилетий, все реже и реже возвращался в воспоминаниях к тем давно минувшим военным годам. А вот теперь сама судьба заставила его опять окунуться и заново пережить в памяти несколько боевых суток, после которых у него до сих пор перед непогодой ноет кость задетого штыком бедра и не совсем слушается плечо…
К приземлившемуся вертолету подкатил армейский газик, и молоденький солдат–шофер распахнул дверцы:
— Прошу.
— В военкомат, — приказал ему сопровождающий бывшего старшину мужчина.
И тут молчавший всю дорогу пластун впервые подал голос.
— А скажи, хлопче, магазин поблизости есть?
— Так точно. И продовольственный, и промтоварный. Вас какой интересует?
— Самый нужный, — усмехнулся бывший старшина и пояснил: — Может, повстречаю кого из своих старых фронтовых дружков, так негоже приходить с пустыми руками. А из дому захватить некогда было. Все понял, хлопче?
— Так точно.
— Вначале в военкомат, затем — все остальное, — обращаясь к шоферу, сухо произнес сопровождающий.
И тут же удивился происшедшей с его попутчиком перемене. Молчаливый добродушный старик, спокойно дремавший рядом с ним всю дорогу, моментально преобразился. На его лице не осталось ни добродушия, ни следов усталости. Оно все напряглось и словно помолодело, на нем четче обозначились скулы, резче выделились желваки, а пристальный, немигающий взгляд прищуренных глаз был настолько тяжел и пронизывающ, что сопровождающий тотчас отвел глаза.
— В магазин, — медленно и глухо произнес бывший старшина.
И сопровождающий, отвернувшись к боковому стеклу, не стал возражать.
Настроение у сержанта было отличное. Его группе дали на отдых тринадцать часов, и за это время разведчики успели не только отдохнуть и выспаться, но даже побриться, привести в порядок и высушить свое изрядно потрепавшееся и промокшее обмундирование и обувь. Но полчаса назад этому раю на болотном островке пришел конец. Согласно полученной радиограмме группе требовалось выступить в указанный ей район, осмотреть по пути одну подозрительную лесную поляну, на которой, по косвенным признакам, должна находиться ракетная батарея «противника», и в условленном месте соединиться со своим взводом.
Как он и обещал подрывнику, во время очередного радиосеанса сержант сообщил в штаб о найденной группой землянке и находящейся в ней системе дистанционного подрыва узлов минных заграждений. В ответ был получен приказ: оставить для охраны островка двух человек, а с остальными продолжать выполнение учебно–боевой задачи.
Сержант поправил на плечах лямки рюкзака, устроил поудобнее на груди автомат:
— Группа, за мной!
Он первым спустился к берегу, направился к месту, где они оставили плот. Но на полпути остановился. Всего в нескольких шагах в лучах заходящего солнца блестели в воде три камня–валуна, ведущие прямо к положенному на дно болота стволу дерева. Тому самому, что своим противоположным концом выводило к подводной тропе. Этот путь был намного короче и легче, чем утреннее плавание на плоту. И сержант свернул к камням, на секунду задержался, примериваясь, как удобнее прыгнуть на ближний. Перед ним искрилась под лучами солнца мелкая рябь воды, ленивый неподвижный покой висел над островком и болотом, а камни словно сами приглашали ступить на них. На плечо ему легла рука минера–подрывника.