Поймав взгляд своего нового начальства, старшина резко принял стойку «смирно», распрямил плечи.
— Помощник командира взвода старшина Вовк, — глухо произнес он.
От его движений зазвенели висящие на груди награды. Слева три ордена — два Славы и Красного Знамени. Рядом — три медали «За отвагу». На правой стороне тоже три ордена — Красной Звезды и два Отечественной войны. Выше наград две красные и одна золотистая нашивки за ранения. Да, старшине было чем гордиться.
Вовк смотрел на лейтенанта в упор. Тяжел и неприветлив был взгляд серых прищуренных глаз. Холодным и бесстрастным было и лицо старшины.
— Значит, служить будем вместе, — отводя взгляд в сторону, проговорил лейтенант.
— Так точно, — тем же глухим, без всякой интонации голосом ответил старшина.
После обеда к лейтенанту подошел адъютант батальона.
— Как взвод? Довольны?
— Чтобы ответить, необходимо побывать с ним в деле. Ну, а что касается внешнего вида… — лейтенант махнул рукой.
Адъютант усмехнулся.
— Первый камень, конечно, в огород старшины Вовка?
— Так точно. Не старшина, а какой–то опереточный герой. Я подобное убранство только в кинофильмах о гражданской войне видал. Как будто у нас в армии перестала существовать форма одежды.
Адъютант тихо рассмеялся.
— Когда я увидел его первый раз, глаза вытаращил. А он мне под нос свои документы. Из них следует, что Вовк является старшиной кубанской пластунской дивизии, обладающей целым рядом привилегий. В том числе и правом ношения старинной казачьей формы. Вот так–то, лейтенант.
— Пластунская дивизия? Никогда не слышал о такой.
— Я раньше тоже. На то она и армия, чтобы каждый знал ровно столько, сколько ему положено.
— Но как он очутился у вас в батальоне?
— У нас в батальоне, лейтенант, — поправил его адъютант. — А взяли мы его из госпиталя, прямо из команды выздоравливающих. Батальон только формировался, разведчики с боевым опытом нужны были позарез. А старшина как раз из таких. Вначале он встал было на дыбы — существует, мол, приказ, согласно которому все раненые пластуны обязаны возвращаться обратно в свою дивизию. Но у меня на руках тоже был приказ — брать в батальон всех, кого сочту нужным. Вот так и стал пластун нашим братом — глубинным разведчиком…
Адъютант говорил правду: в ту пору о единственной в Красной Армии казачьей пластунской дивизии знали очень немногие. В 1943 году Краснодарский крайком ВКП(б) и крайисполком обратились в ЦК ВКП(б) и Ставку Верховного Главнокомандования с просьбой о формировании из кубанского казачества добровольческой пластунской дивизии. Эта просьба была одобрена.
Осенью того же года дивизия была готова к боевым действиям. Перед выступлением на фронт ее командир полковник Метальников был вызван в Ставку и принят Сталиным. В результате этой беседы личный состав дивизии получил право ношения старинной казачьей формы. Пополняться она должна была только уроженцами Кубани, а всем раненым пластунам надлежало возвращаться из госпиталей снова в свои части. Однако комдив мог не только просить, но и стоять на своем. Когда Сталин предложил включить в состав дивизии танковый полк, Метальников, не колеблясь, возразил ему и доказал, что пластунам более необходимы самоходки. Видимо, эти смелость и настойчивость казачьего полковника понравились Верховному, потому что он тут же, в своем кабинете, произвел Метальникова в генерал–майоры.
И вскоре немцы на своей шкуре почувствовали, что такое десять тысяч сведенных воедино казачьих добровольцев, давших клятву мстить за свои дотла сожженные станицы и хутора, за расстрелянных или повешенных родных и близких. В Красной Армии было немало героических соединений, но даже из их числа фашисты выделили казаков–пластунов, дав только им одним страшное для себя название «сталинских головорезов». Одним из таких казаков и был старшина Вовк, военная судьба которого на время разошлась с путями–дорогами его родной пластунской разведсотни…
На следующий день после знакомства со взводом лейтенант получил в штабе боевую задачу. Группа из семи человек под его командованием должна была десантироваться в расположении одного из отрядов белорусских партизан. Получив от них сведения о созданном немцами узле минно–взрывных заграждений, разведчикам следовало вывести его из строя к моменту выхода к этому району наших войск.
Обычно задача ставилась командиру группы, а он доводил ее до сведения подчиненных. На сей раз это неписаное правило было нарушено. Боевой приказ ставился сразу двоим: ему и старшине Вовку, назначенному его заместителем. Остальной личный состав группы — пять человек — также был подобран заранее. Настроение лейтенанта сразу омрачилось: неужели его, кавалера боевого ордена, считают в штабе мальчишкой, раз приставляют для надзора няньку — этого угрюмого казачьего старшину?
Плохое настроение не оставляло его вплоть до вечера, когда взвод в полном составе собрался в одной из землянок, чтобы по традиции проводить улетающих на задание. На столе стоял котелок с разбавленным спиртом, была разложена нехитрая снедь. Некоторая натянутость, возникшая поначалу в отношениях между лейтенантом и подчиненными, быстро исчезла, и вскоре за столом сложилась вполне непринужденная обстановка. Один из разведчиков, сержант Свиридов, включенный в состав улетающей группы, взял гитару, тронул струны. За столом сразу воцарилась тишина.
Птицы вьют надо мною круги.
Возвратившись из дальних краев,
Мой братишка, ты мать береги:
Так нужна ей сыновья любовь.
Некоторые из солдат оставили свои места, сгрудились вокруг сержанта, стали потихоньку ему подпевать:
И тебя я, невеста, прошу,
Всех дороже ты мне и милей,
Если голову здесь я сложу,
Ты о матери помни моей.
Старшина Вовк, примостившийся в начале вечера в углу землянки, пересел к взводному.
— Прости, лейтенант, один вопрос, — своим тусклым голосом произнес он.
— Я вас слушаю, товарищ старшина, — стараясь говорить как можно официальнее, отозвался командир взвода.
— К партизанам впервые летишь?
Лейтенант удивленно приподнял бровь, взглянул на старшину. То же неподвижное, застывшее, как и при вчерашнем знакомстве со взводом, лицо. Ничего не выражающие, смотрящие сквозь собеседника глаза. Почему он спросил о партизанах? Хочет показать свою опытность и превосходство над новым командиром? Пожалуй, так.
— К партизанам лечу впервые, — сухо ответил он. — Но в тылу у немцев бывал уже не раз.
В лице старшины ничего не изменилось, он словно не слышал ответа.
— А я к ним в шестой раз лечу. И ни разу, понимаешь, оно так не складывалось, как в нашем штабе планировали или я сам на Большой земле замысливал. А потому, лейтенант, давай–ка отсядем в сторонку и еще разок прикинем, что за дела–чудеса могут с нами в чужом тылу приключиться.
Ходят рядом в солдатской судьбе
Жизнь и смерть по дорожке одной.
Мама, жди — сын вернется к тебе,
Ничего не случится со мной.
Звенела в землянке гитара, звучали голоса. Но лейтенант ничего этого не слышал: он и старшина склонились над картой…
Бывший пластун оказался прав. Неожиданности начались сразу после приземления. Едва группа собралась у сигнальных костров, к ним подошли несколько партизанских командиров. Один из них отрекомендовался начальником отрядной разведки. Его сообщение было кратким. В силу ряда обстоятельств, не зависящих от партизанского командования, немецкий узел заграждений не обнаружен, сведения о нем лишь ориентировочные и непроверенные. Поскольку отряд сейчас полуокружен фашистами и положение ухудшается с каждым часом, дальнейшую разведку узла заграждений он вести не может и, согласно приказу штаба бригады, уходит из данного района. На имя командира армейской разведгруппы получена из Центра радиограмма с подтверждением ранее отданного ему приказа и указанием о самостоятельных действиях.