Ромашкин успел заметить, что, если даже отвечает Казакову невпопад, тот все равно говорит ему: "Правильно". И тут же сам, будто повторяя его слова, высказывает совсем иное - то, что следовало бы ответить на вопрос. "Добрый и тактичный командир, не зря его разведчики любят", - думал Василий.
- Ну что ж, братцы, пошли обедать, - распорядился Казаков.
Такие распоряжения всегда выполняются моментально. Разведчики двинулись по старому следу один за другим.
Иван Петрович склонился к Василию, тихо спросил:
- Видишь, как идут?
- Колонной по одному.
- Точно. По уставу это называется так. Но ты запомни, лейтенант, в уставе разных строев много, а разведчики ходят только так: след в след, даже по своей земле. Жизнь к этому приучила. И ты ходи обязательно след в след. На мины нарветесь - одного потеряете. Благополучно пройдете по снегу, по траве, по пашне - один след оставите, будто один человек прошел. Это тоже очень важно в тылу врага...
* * *
До выхода на задание остались считанные часы. Разведчики поели и теперь могут отдохнуть. Однако не все спешат на нары. Большинство из отобранных Казаковым в ночной поиск продолжает приготовления к нему. Каждый сейчас, наверное, волнуется но внешне это незаметно. Все спокойны и даже веселы.
Иван Рогатин обматывает чистым бинтом автомат, чтобы не выделялись оружие на белом снегу. Здоровый, плечистый, неразговорчивый, он делает это не торопясь, солидно.
Саша Пролеткин рядом с Иваном кажется мальчиком. Движения у него быстрые, сам он юркий. Мурлыкая песенку, Саша тоже меняет бинт на автомате и, как всегда, задирает Рогатина:
- Скажи, Иван, почему у тебя такая фамилия?
Все затихают, прислушиваются, знают: Сашка что-нибудь отчудит.
Иван отвечает не сразу, продолжая аккуратно прилаживать бинт, между делом бросает:
- Какая такая?
- Ну, не совсем обычная - Рогатин. Ты что, из рогатки стрелял?
Иван качает укоризненно головой.
- Фамилию разве по мне дали? Полагаю, что мои деды ходили на медведя с рогатиной.
- А ты ходил?
- Я с ружьем ходил. Теперь можно и без рогатины.
- Значит, ты охотник?
- Вовсе и не значит. Я хлебороб. Хлеб растил, тебя кормил. А охота для души. Она как бы отдых.
- И все же ты охотник.
- Пусть так, - соглашается Иван.
- А скажи, Рогатин, жирафа ты ел?
- Жирафы в наших краях не водятся. Они в Африке.
- А я вот ел жирафа, - спокойно заявляет Саша.
- Как же ты в Африку попал?
- Зачем в Африку? Когда Киев наши войска оставляли, там зверинец разбежался. Вот мы с дружком и попробовали жирафятинки. Хотели еще бегемота попробовать, но я жирное мясо не люблю.
- Уж молчал бы, - осуждающе говорил Рогатин.
- А что?
- Под суд тебя надо за такие дела, вот что! Редких животных истреблял.
- Какой ты быстрый! - юлит Саша перед Иваном. - А ты бы не истреблял?
- Я - нет.
- Вот, значит, тебя и надо под суд! Приказ ведь был отступая, ничего не оставлять фашистам - либо эвакуируй, либо уничтожай! А жирафа как эвакуируешь? Он ни в какой вагон не помещается. И на платформу его не заведешь: будет цеплять за семафоры. Ты у жирафа шею видал? Она, брат, поздоровше твоей!
Разведчики дружно смеялись: "Ну и Саша! Прищучил-таки Рогатина!"
На короткое время все смолкают: тема исчерпана. Но молчать в такой час не принято. Перед самым выходом на задание всегда полезно несколько отвлечься: ни к чему загодя переживать предстоящие трудности и опасности. Молчаливый Рогатин знает это не хуже других и потому сам возобновляет разговор, явно рассчитанный на всеобщее внимание:
- Да, братцы мои, разные в жизни бывают истории. Вот у меня, к примеру, такое произошло, что вы, пожалуй, и не поверите. Отслужил я срочную в тридцать восьмом году, еду домой. Все чин чинарем - в купейном вагоне, телеграмму мамане послал: скоро, мол, буду. Вышел из поезда на полустанке Булаево, оттуда до нашей деревни рукой подать - километров сто. В Сибири сто километров не расстояние. Сначала подвез меня на тарантасе лесник, потом на двуколке ветеринарный фельдшер. Около Павлиновки он в сторону свернул, ну а мне пришло время заночевать. Иду вдоль деревни с новым чемоданчиком, сапоги скрипят, на груди "ГТО" и "Ворошиловский стрелок". Бабы на меня зырк-зырк.
- Конечно, такая кувалда прет! - хохотнул Саша Пролеткин.
- Ты погоди встревать, - одернул его Иван. - Так вот, иду я вдоль деревни, а впереди - музыка. Гуляют, значит. Подхожу к одной избе - окна в ней нараспах, каблуки стучат по полу, с крыльца сбегает кто-то и прямо ко мне: "Просим вас, товарищ боец, к нам на свадьбу". Я по скромности стал отнекиваться: нет, мол, благодарствую, ни к чему на свадьбе посторонний прохожий. А они: "Какой же вы посторонний, вы защитник Родины!" Одним словом, затащили меня в хату. Гости плотнее сдвинулись, место мне дали. Ну, выпил. Молодых я поздравил. "Горько!" - сказал. Поцеловались они. Невеста такая крепкая, не то чтобы очень красивая, но крепкая...
- Жениха ты, конечно не приметил, у тебя после службы глаза одну невесту видели, - опять вставил Саша.
Иван с укором поглядел на Пролеткина.
- Ох, и балаболка ж ты, язык болтается в тебе, как в свистке горошина!.. Был и жених, видел я его, да он мне не приглянулся - какой-то прыщавый, маленький. - Иван поглядел на Сашу и решил ему отплатить: - Ну, вроде тебя, такой же маломерка.
Саша обиделся, но промолчал.
- Как водится, - продолжал Рогатин, - и я в пляс пошел. Сперва барыню отгрохал, потом под патефон городские танцы с девками выкручивал. А пока, значит, я танцевал, в свадьбе какой-то разлад получился. Точно как у писателя Чехова в рассказе: жениху чего-то недодали, он и заартачился. Невеста - в слезы. А жених смахнул на пол тарелки с закусками и прямо по этим закускам прошагал к двери. Вынул цветок, который на пиджаке у него был, кинул на пол. "Все с вами!" - говорит. И ушел. Тут даже пьяные протрезвели, а трезвые, наоборот, очумели. Все притихли. Невеста рыдает. И так мне жалко ее стало, ну, не знаю, что бы для нее сделал. "Хочешь, говорю, - я того сморчка возьму за ноги и разорву на две штанины?" Мамаша невестина струхнула: ох да ах, вы, конечно, наш защитник, но все же так по-страшному защищать не надо, может, Петька еще одумается. А я в ответ: да пусть хоть десять раз одумается, разве он ей пара?! Такая девка, а он прыщ, и ничего больше. Мамаша урезонивает меня: "Ну, все ж таки он жених. Куды она без него? Кто ее возьмет теперь, опозоренную?" - "Да хотя бы я! говорю. - Со всей душой и сердцем!" невеста даже плакать перестала. А у гостей рты так и раскрылись, будто хором букву "о" поют. На меня все внимание. Я и рад! Сажусь рядом с новобрачной, спрашиваю: "Пойдешь за меня?" У нее в каждой слезинке улыбка засверкала. "Пойду, - говорит, - с радостью, если вы всерьез". Ответствую ей: я, мол, боец Красной армии, мне трепаться не полагается. Я не как тот сморчок, мне никаких приданых не надо. Мы сами с тобой своими руками все добудем и сделаем. Гости, которые поверили, стали опять гулять, а которые не поверили, ушли от греха подальше. Только сам я чуть оконфузился: ведь три года в армии не пил, захмелел с непривычки и свалился.