На том и оборвал Шовкопляс свой рассказ о себе и о своей Гале.
В блиндаже было тепло, от печки шел домовитый запах сохнущей одежды. Воркуя, закипал чайник, но вдали потрескивали приглушенные бревенчатым накатом пулеметные очереди.
- Кто еще, братцы, расскажет о свадьбе-женитьбе? - спросил Лузгин. может быть, Костя?
Королевич залился стыдливым румянцем, прикрыл ресницами голубые глаза.
- Я не женат...
- Но деваха-то есть?
Костя молчал. Казаков, выручая Королевича, попытался втянуть в разговор Голощапова:
- Может, ты, Алексей Кузьмин, о своем житье-бытье поведаешь?
Голощапов почесал в затылке и, как обухом, врезал:
- Все это муть! Первый год после женитьбы у всех сладкий. А проживете лет десять - двадцать, еще неизвестно, какие ваши Грунечки да Галечки станут. - Язва ты, Голощапов! - остановил его старшина разведвзвода Жмаченко. - зачем людей обижаешь? Хочешь говорить - скажи про себя, не хочешь - помолчи, а людей не трожь.
- Я и говорю про себя, а не про тебя.
Голощапов посопел и вдруг выложил, вызывающе глядя на слушателей:
- А я вот свою жену бил!.. Она тоже красавица была и, как в гости пойдем, хвостом туда-сюда. Ну, я и поддавал ей: не забывай, что муж есть!
- Про такое и слушать неинтересно. - махнул рукой старшина. Рассказал бы ты, Жук? Ты инженер, у тебя жизнь городская.
Жук был во взводе радистом. Рация, правда, взводу разведки не полагалась, но она была захвачена у немцев и застряла здесь. Анатолий Жук сразу разобрался в ней, что-то перемонтировал и с той поры стал взводным радистом.
- Ну, во-первых, я не инженер, а всего-навсего радиотехник, - поправил он Жмаченко. - А во-вторых, мои семейные дела тоже неинтересные. Помедлил, подумал и продолжал. - Сначала все шло хорошо, и любовь была, а потом рассыпалась. Перестали мы друг друга понимать, будто на разных волнах говорили: она не слышит меня, я не могу уловить ее.
- Почему же так получилось? - насторожился дотошный Коноплев, комсорг взвода.
- Да все из-за Шарика, - неопределенно ответил Жук.
- Из-за какого шарика? Зеленого, что ли? Мировые проблемы решали?
- Нет, собачка у нас была, Шариком звали.
Ребята выжидательно улыбнулись. Начало всем показалось занятным.
- Разве может у людей, к тому же образованных, из-за какой-то собачки жизнь испортиться? - удивился Коноплев.
- Может, - твердо сказал Жук. - До войны я жил под Москвой, в городе Пушкине. Домик там собственный у отца и матери. Шарик по двору бегал веселый такой рыжий пес, дворняжка простая. Окончил я техникум, послали работать в Караганду. Там встретил девчонку. Лизой звать. Тоже после техникума отрабатывала, зубной техник. Она москвичка, я вроде бы тоже москвич. Одним словом, поженились. Подработали деньжонок, мотоцикл с коляской купили. Живем не тужим. А мать с отцом в каждом письме: приезжай да приезжай, мы старые, кому дом оставим? Ну, отработали мы с Лизой положенное и махнули домой. Приехали ночью. Шарик нас встретил как полагается: прыгает, ластится и все норовит руку лизнуть. Только мотоцикл ему не понравился - понюхал, чихнул и отошел в сторону. И вот однажды Лиза говорит мне: "Давай хорошую собаку заведем". - "А Шарик чем плох?" - "Уж кормить, так породистую. Я сама достану в Москве, у моих знакомых есть отличные породы". Шарик стоит тут же, языком в себя ветерок гонит - жарко ему, смотрит преданными глазами, не понимает, о чем она речь ведет. Отец и мать промолчали, не хотели портить отношения с невесткой, думали: поговорит и забудет. Но Лиза не забыла. Недели через две принесла щенка-дога. И паспорт на этого пса принесла, там до шестого колена его родословная описана, а наречен он Нероном. Шарик встретил Нерона ласково, понял, что это щенок, хотя и был тот здоровущим. Ну, думаю, все уладится: одна или две собаки, какая разница? Но вскоре Лиза ведет меня к мотоциклу: "Заводи". "Зачем?" - "Шарика увезем, он уже там, под брезентом, в коляске". Выехали мы за город, Лиза выпустила Шарика, он скулит, жмется ко мне. Я говорю: "Его завтра же собачники поймают. Давай хоть подальше отвезем, в деревню, там собачников нет. К кому-нибудь прибьется". Лиза молча отвернулась; Смалодушничал я, бросил Шарика. И с той поры что-то надломилось в наших семейных отношениях: не тянет меня домой. Завел со мной серьезный разговор отец: "Может быть, из-за нас нелады у тебя с Лизой? Так мы свой век прожили. Хотите назад в Караганду, езжайте. Или нас, если мешаем, отправляй куда-нибудь". Я отцу ничего не сказал, а про себя подумал: "Ну да, как Шарика, посажу вас с матерью в коляску, завезу подальше и брошу".
- Зачем же ты потакал своей Лизе? - возмутился Голощапов.
- Любил.
Голощапов зло плюнул в сторону.
Кто-то вздохнул.
- Начали за здравие, кончили за упокой.
- Хватит, орлы, мирную жизнь вспоминать, - сказал Казаков, - пора войной заниматься.
К Ромашкину подошел старшина Жмаченко, низенький толстячок с веселым, скользящим взглядом сельского доставалы. Такой может добыть все, что нужно: хоть гвозди, хоть трактор. За эти качества его и определили в разведвзвод. У заместителя командира полка по хозчасти глаз наметанный, увидал Жмаченко - и решение готово: "Пойдете в разведвзвод. подразделение это особое. Прежде чем разведчиков накормить, их надо найти - у них работа такая. Как вы это будете делать, не знаю. Только если не справитесь, наказывать не я буду: разведчики сами вам голову оторвут. Понятно?"
Пробивной Жмаченко все понимал с полуслова. С обязанностями своими он, конечно, справился. Искренне полюбил разведчиков за их опасную работу и старался добыть им что положено и что не положено. В выборе средств не стеснялся. Если даже его уличали иногда в ловкости рук, умел изобразить святую простоту, говорил проникновенным голосом: "Я ведь для разведчиков! Это же осознать надо!"
Кладовщики и начальники всех рангов в таких случаях всегда добрели. Разведчикам часто выдавались папиросы вместо махорки, а мясные консервы заменялись колбасой, разливная водка - водкой в бутылках.
Жмаченко трудно было смутить, но сейчас он казался смущенным. Скользя взором мимо Ромашкина, виновато сказал: