«На месте Гиорсо, — признался Оганесян, — я бы и на более легкие вопросы но ответил».
Действительно, подкрепленные подробным описанием, результаты Друина так и не получили убедительного ответа американцев. Как говорится, уже хорошо. Но мало. Рассуждая самокритично, ляровцы, хотя и не допускали возможности собственной ошибки, должны были себя проверить. И потому, параллельно экспериментам Друина, была организована тщательная проверка опытов по синтезу 104-го при помощи «нашего» спонтанного деления. Возглавил эту работу Оганесян. «Мы старались забыть все, что делали прежде», — сказал он. Действительно, они решительно изменили условия опытов: отказались от прежней установки и сделали быстродействующую, улучшили условия фона, поставили специальные детекторы для регистрации осколков, вывели пучок ионов из циклотрона и подняли его интенсивность. Чувствительность аппаратуры была увеличена в десять раз!
Впустую или не впустую они трудились, если иметь в виду перспективу? — попробуем задаться таким вопросом. Только ли для того, чтобы доказать свою правоту, а потом завернуть методику и приборы в целлофановые пакетики и выставить в ляровском музее для всеобщего обозрения, как исторические реликвии?
Читатель, конечно, предвкушает ответ, потому что уже знает способность физиков «думать вперед». Защищая собственную честь и проверяя себя, они поднимались на более высокий уровень, что должно было сыграть решающую роль в поиске 106-го элемента, и не только 106-го, — позвольте мне намекнуть на нечто большее, и то, что мой намек приходится именно на этот период в жизни ЛЯРа, само по себе знаменательно.
Да, это была настоящая самоинквизиция, хотя она и приносила сотрудникам минуты и даже часы истинного удовлетворения. В 1964 году они с трудом получали одно «событие» за пять часов работы циклотрона— «событием», напомню, звали рождение атома элемента, — теперь наградой им служили десять «событий» за то же время. Первый же эксперимент дал в общей сложности шестьдесят атомов, второй — снова шестьдесят, и это было прекрасно, потому что — чего греха таить? — и в душе у некоторых шевелился червь сомнения: а будет ли эффект вообще? Впрочем, я не совсем прав. Оганесян уверял меня, что лично он ни секунды не сомневался в безупречности прежних опытов, и лишь обстановка за пределами лаборатории, взвинченная американцами, рождала, по его выражению, «излишнее волнение». Могу представить себе, в какой мере оно было «излишним», если я сам, расспрашивая участников этой эпопеи, каждый раз переживал ее заново, хотя и знал конечный результат.
Итак, проведя серию экспериментов, они убедились в главном: новый элемент получается! Но 104-й ли? — вот в чем была загвоздка. На этот раз собственной уверенности было недостаточно, следовало убедить и оппонентов. И тогда на помощь пришла замечательная идея: коллиматорный способ регистрации ядер.
Дело в том, что ядро 104-го могло получиться только в том случае, если участвующие в реакции атомы сливаются целиком: плутоний-94 + неон-10 = 104. Но, как заметили ляровцы, подобная реакция имела особенность: неон, слившись с плутонием, передавал ему свою энергию, а потому образовавшееся ядро продолжало лететь по тому направлению, куда пошел бы неон, не будь на его пути плутониевой мишени. А если атом неона не полностью сливался с атомом плутония — то есть, получался не 104-й элемент, а какой-то другой, — новое ядро отклонялось от заданного направления, образуя угол. Вот тут-то и возникла мысль установить за мишенью тоннель — коллиматор, а проще говоря, кусок трубы. Ядра, благополучно прошедшие через трубу и «пойманные» на выходе, можно было безошибочно считать ядрами 104-го, потому что все остальные, образовав угол, отклонялись в сторону и оседали на стенках тоннеля.
Разумеется, я спросил Оганесяна, почему коллиматор не был придуман и применен еще в 1964 году. Он ответил: «Тогда было невыгодно. Ведь мы получали так мало атомов сто четвертого, что буквально молились на каждый и очень боялись растратить. А теперь, при таком богатстве, даже рискнули поставить на пути ядер препятствие: преодолеет — „наше“ ядро, не преодолеет — ну и черт с ним, „чужое“!»