В-четвертых, мифология – наш способ разобраться в непостижимой тайне сотворения. Это относится не только к происхождению/сотворению нашей Вселенной, но и к научному творчеству, к мистическому «озарению» в искусстве, к поэзии и любому появлению новых идей в наших головах. «Миф – это одеяние тайны», – прозорливо написал Томас Манн в предисловии к своей замечательной книге «Иосиф и его братья», основанной на древних легендах.
Вот случай, который иллюстрирует, что такое миф об идентичности личности.
В жизни одного искусствоведа возникли серьезные трудности, связанные с его кризисом как писателя. Чарльз – назовем его так – в течение нескольких лет сталкивался с накатывавшими на него время от времени приступами отчаяния. Не будучи человеком религиозным, он во время Второй мировой войны на короткое время приобщился к католичеству. Им руководила отчаянная надежда получить хоть какую-то помощь, которая даст ему возможность взять себя в руки. Он также испробовал множество других разнообразных способов, включая классический психоанализ, но все эти подходы оставались для него на уровне болтовни и никогда не проникали вглубь души. В течение нескольких месяцев он продолжал свою борьбу самостоятельно, а затем, окончательно отчаявшись, снова обратился ко мне для проведения психоанализа.
В процессе разбора своих свободных ассоциаций после нескольких месяцев психоаналитической работы он сказал: «Я – писатель, который ничего не пишет… Я – человек, который не платит по своим счетам, я – нуждающийся человек. Когда я иду по улице, то ощущаю себя так, как будто говорят не “Смотрите, это Чарльз”, а “Смотрите, тут вот какой-то убогий!”». Я поразился, услышав это. Мне показалось, что для него это нечто большее, чем просто какие-то слова. Он на самом деле идентифицировал себя с персонажем мифа об убогом бродяге, этот персонаж стал для него реальным.
Позднее он заявил: «Мой невроз защищает мою душу… Он самое драгоценное, что у меня есть… Если я смогу поправиться, то это для меня самого будет поражением». У него вызывали искреннее отвращение популярно сформулированные цели терапии, а именно вернуть человеку работоспособность, сделать его счастливым, хорошо адаптированным. Хотя он прекрасно знал, что ни он сам, ни я не ставили перед собой таких целей, он чувствовал, что их ставит культура. Поэтому он испытывал искреннее отвращение к современной светской культуре.
Аналитическая работа с ним достигла кульминации, когда в потоке его свободных ассоциаций прозвучало высказывание: «Для Бога сатана был бунтовщиком». Он с удовольствием задумывался над фразами типа «Сатана – это спаситель! Сатана – бунтарь!»
В ходе дальнейшего анализа мы намеренно уделили особое внимание мифу о сатане, с которым он самоидентифицировался. Он подчеркивал, что сатана в ипостаси Люцифера был низвергнут с небес и существовал по воле того, против чего он восстал. Поэтому, заключал он, он сам существует только благодаря мифу о себе как о бунтовщике, повстанце. Неудивительно поэтому, что его душа была защищена неврозом; на самом деле этот невроз и представлял собой суть его души! Он подчеркивал, что его вера в сатану не была формой манихейства, так как сатана сам верил в Бога. Когда в процессе психоанализа мы с ним пришли к мифу о сатане, стало ясно, что этот миф сводит в единое целое ряд ранее распавшихся на отдельные части черт его характера, структура которого от нас до того ускользала: его бунтарство, его негативизм и – наряду с этим – его заметный творческий потенциал как писателя.
Причина, по которой предыдущие попытки психоанализа Чарльза оказывались неэффективными, видится в том, что эти попытки были чересчур рационалистическими. Они представляли собой по большей части рассудительные разговоры, которые Чарльз мог вести бесконечно, но они никогда не затрагивали его глубинные эмоциональные уровни. Миф о том, что он «повстанец против бога», высвободил его невротическое чувство вины, в результате чего он смог принять уже «нормальное», присущее каждому человеческому существу чувство вины, что оказалось стимулом к терапии. Теперь он обрел чувство самоуважения, одновременно оставаясь «конструктивным» бунтовщиком; у него исчезла потребность саморазрушения. В нашем обществе так много притворства и лжи, что совершенно неудивительно, что позиция отрицания, как в случае сатаны, неизбежно выходит на поверхность в ходе психотерапии. Миф о сатане был кратчайшим путем к причинам пренебрежения и протеста Чарльза. Он противопоставлял себя всему, чему только можно, и обсуждение этого мифа было важно для достижения нами успешного результата психоанализа и лечения.