Он завершил рисунок, поставив в уголке слегка приукрашенную завитушками подпись, и спрятал карандаш в карман рубашки. Макаса смерила его сердитым взглядом – о, как знаком был этот взгляд!
– Разве ты не хочешь посмотреть? – спросил он.
Клок с Мурчалем едва не опрокинули друг друга, спеша увидеть последнее творение Арама.
– Мммм мрррггк, – проворковал Мурчаль.
Со слов Талисса Арам знал: это значит «добрая магия».
Клок решительно кивнул и присоединился к похвалам Мурчаля.
– Добрая магия, – уверенно подтвердил он.
Для мурлока и гнолла «добрая магия» Арамова блокнота была отнюдь не метафорой. Для них в том, как Арам, орудуя карандашом, переносит на бумагу людей и окрестные виды, действительно было что-то волшебное. Даже если бы на ладони Арама вдруг появились из ниоткуда настоящие ягоды ветроцвета, это вряд ли впечатлило бы их сильнее.
Что до самого Арама – ему просто нравилось рисовать и понимать, что это удается ему очень и очень неплохо. Отчим счел его настолько талантливым, что, не пожалев недельного заработка, купил пасынку в подарок к двенадцатому дню рождения переплетенный в кожу блокнот, и этим блокнотом Арам дорожил больше всего на свете. По крайней мере, до тех пор, пока не получил от отца компас, а от Талисса – желудь.
Но сейчас Араму не хотелось думать ни о компасах, ни о желудях. Хотелось, чтобы Макасе захотелось взглянуть на свой портрет. Но она даже не сдвинулась с места. И даже сделалось ясно, не ответила на вопрос, хочет ли она взглянуть на рисунок.
– Так разве ты не хочешь посмотреть? – с внезапной неуверенностью спросил Арам еще раз.
Макаса вновь бросила на него сердитый взгляд.
– Не знаю. А ты как думаешь?
Зная, как это раздражает Макасу, Арам подавил желание закатить глаза, поднялся, обошел кучу хвороста и шагнул к ней.
– Надеюсь, что да, – сказал он, сунув блокнот ей под нос.
Макаса разглядывала освещенный луной рисунок целую минуту, и с каждой новой секундой Араму становилось все неуютнее. Наконец она заговорила:
– Так я и выгляжу?
– Мргле, мргле, – сказал Мурчаль (что, как было известно Араму, означало «да»).
– Макаса, – коротко подтвердил Клок, явно не сомневавшийся в этом ни на миг.
Арам сощурился.
– Во всяком случае, – ответил он, – так ты выглядишь для меня. Тебе не нравится?
– Она слишком мягкая, – задумчиво сказала Макаса.
«Не “я”, – подумал Арам. – “Она слишком мягкая”…»
– Ты ведь выглядишь так не каждую секунду, – сказал он вслух. – Только в один определенный момент. Но… именно такой я вижу тебя, если закрою глаза.
– Если ты видишь меня с закрытыми глазами, зачем мне нужно было позировать?
– Нет, понимаешь…
– Ладно. Наверное, вышло хорошо, – допустила она.
Но теперь Араму казалось, будто она просто старается успокоить его.
– Да нет, портрет вовсе не обязательно должен тебе понравиться, – сказал он, стараясь скрыть разочарование.
Закрыв блокнот, мальчик обернул его непромокаемой тканью, сунул в задний карман штанов и вернулся на место.
– Почему же, хороший портрет…
Однако это звучало еще менее убедительно.
– Ты просто несносна, – пробормотал Арам.
– А тебя избаловали, – откликнулась Макаса.
– Меня?
– Если все вокруг не поют тебе хвалебную оду, тут же начинаешь дуться.
– Никто и не просил тебя петь. Ты вообще петь-то умеешь?
– Я не пою. И впредь петь не стану. Ни для тебя, ни для кого-то еще.
– Ужасная потеря для всех нас… – Арам покачал головой. – О чем мы только говорим?
– О моем надувшемся избалованном младшем братце.
Арам вскинул на Макасу сердитый взгляд, но она только улыбнулась, а потому вскоре заулыбался и он.
Глава вторая. Тень, заслонившая свет
Клок вызвался стоять в карауле первым. Мурчаль уже спал – тихонько похрапывая, пуская пузыри, один за другим надувавшиеся и лопавшиеся на зеленых рыбьих губах.