— Именно так.
— Так зачем мы тут живём? — спросила Сирена недоумённо. — Зачем вообще здесь живут? Почему ты, например, не найдёшь способ уговорить родителей переехать?
Корделия задумалась, но только на миг. На самом деле это был вопрос, который она себе много раз задавала.
— Здесь мой дом, — сказала она. — Не лучший из домов, но я здесь живу. Я не герой или кто-то в этом роде, но и удирать я не буду. С Зеной дело другое. Вы сюда приехали, и МОГЛИ БЫ уехать. Только Зена не может. Потому что она Воительница, и это всё.
Сирена горько засмеялась.
— Я сказала Рону де Марко, что организую большое собрание в школе. Мобилизуем взрослых. Конечно, правду я им не сказала. — Она приложила дрожащую руку ко лбу. — Наверное, это смешно? Бесполезно всё.
Корделия прикусила губу и ничего не ответила.
Когда мать Зены замолчала, Корделия подошла к окну.
— Можешь выйти через дверь, Корделия, — сказала Сирена.
Корделия вздохнула и пошла к двери.
— Когда увидишь её, скажи, что я её люблю. Ладно?
— Конечно, — мягко отозвалась Корделия. — Без проблем.
Она вышла, а Сирена так и осталась сидеть на кровати дочери, глядя в пустоту.
***
Бритни чувствовала отупение. Она подозревала, что оно вызвано отчаянными усилиями не заплакать. Слишком она для этого стара. Охота Арахны вернулась, простучав копытами по поляне, привезла с собой много пленников и ещё всякую убитую по дороге дичь. Поляна утопала в запахах пота и страха, серы и дыма.
И крови.
Её выпустили из клетки и заставили работать. Со спины покрытой пеной и храпящей вороной кобылы — потусторонней твари, даже не похожей на настоящую лошадь, она стянула тушу маленькой пегой оленихи. Как и было приказано, вспорола ей брюхо и бросила на опушке поляны.
Золотистого не было видно, и она с ужасом подумала, что они его убили.
Псы разорвали мёртвую олениху в клочья, сожрали каждый кусочек, даже кости, обугленные пламенем, вырывающимся из собачьих ноздрей. Кобыл тоже покормили вызывающей тошноту смесью гнилого зерна и какого-то кровавого мяса. Бритни закрыла глаза и заткнула себе рот рукой.
Теперь она счищала кровь и хрящи с топора, который дала ей одна из Арахней. Человеческие или звериные — она не знала. И не хотела бы знать.
Раздались крики. Бритни повернулась. Один костёр погас, но два других давали достаточно света. И ещё был просвет на другом конце поляны — что-то вроде ворот, посреди которых висел клок густого тёмного тумана. Она видела, как туда увозили трупы и гнали пленников в сопровождении Арахней. Возвращались только Арахны.
И снова крик. Новые пленники отбивались, протестовали. Бритни удивилась, что Артемида не казнила их на месте. Лесная Царица была нетерпелива.
И тут в толпе Бритни увидела лицо бунтующего пленника.
— Нет! — шепнула она про себя.
Она приподняла свой топор, поглядела на него и направилась к Арахнам и их пленникам. В душе поднимались гнев, страх, отчаяние, и она занесла над головой огромный охотничий топор.
На её плечо легла сильная рука и развернула так резко, что выбила из рук топор, который, задев лоб Бритни, прорезал кожу.
— Ты что делаешь, Шер? — резко спросил Золотистый.
Он переменился. Просторная полотняная рубаха и кожаные штаны со швами сменили его прежнюю одежду, огонь горел в его глазах, и он будто стал выше. На правой щеке и на лбу виднелись пятнышки крови.
— Золотистый? — спросила она. — Крис?
— Не называй меня так! — сердито сказал он. — И оставь в покое пленников. Я хочу сохранить тебе жизнь, Шер. Ты моя подруга, и мне это всё ещё не безразлично. Но чтобы остаться в живых, ты должна приносить пользу. И держать язык за зубами.
Бритни ещё раз глянула туда, где видела этого щеголя из библиотеки, мистера Автолика. Потом она отвернулась и снова стала работать, не обращая внимания на струйки крови, текущие по её щекам, как слёзы.
Она не хотела привлекать к себе внимания.
***
Кто-то из пленников вопил, кто-то плакал. Многие были без сознания. Были умирающие. Какие-то размытые контуры появлялись в поле зрения и тут же исчезали. Призраки. Духи. Самоубийцы и ещё хуже.
Их гнали к пустому тёмному туману, клубившемуся на краю поляны. Всех, кроме маленькой группы людей, стоявших в стороне и бесцельно смотревших в никуда, как пациенты сумасшедшего дома.
≪У них такой вид, будто они уже оставили всякую надежду на спасение≫, — подумала Габриэль. Или будто у них такой надежды не было никогда. Некоторых посадили в плетёную клетку — они не протестовали.
— Действуйте! — проревела Артемида-Охотница. — Доставьте пленников в Тартар и тут же возвращайтесь! Есть ещё работа, которую надо сделать этой ночью. Месть, которую надо свершить!
— Царства, которые надо спасти, женщины, которых надо любить, — шепнул равнодушно Джоксер, потирая приличную шишку на лбу.
Габриэль понимала, что ей полагалось рассмеяться или хотя бы улыбнуться, но не могла. Джоксер пытался смешить, но она понимала, что он ощущает ужас не меньший, чем она сама — глубокий иррациональный ужас, который захлестнул их в повозке и заставил обливаться потом и всхлипывать, когда их тащили в лес.
Страх этот не прошёл, но его можно было подавить логикой. Если его можно разобрать, понять биологическую реакцию, проанализировать, что происходит… нет, страх не уйдёт, но его можно будет отодвинуть в сторону.
В этом смысле помогала боль.
Габриэль несколько раз ударили в бок, и теперь было трудно дышать. Она боялась, что сломаны рёбра.
Рядом с ней семенил Автолик, высоко подняв голову, водя глазами, изучая Арахней и их зверей. Габриэль удивилась его поведению.
Она горько улыбнулась про себя — ничего себе везение.
Им всем связали руки за спиной. Арахны гнали их, как скот. Гнали в сторону тумана. Габриэль не очень понимала, что здесь делается, но одно она знала определённо — ей не хочется видеть Тартар Диких Арахней.
— Автолик, мы должны что-нибудь сделать, — шепнула она.
Лесная Арахна продолжала отдавать приказы, и ей немедленно повиновались.
— А что мы можем сделать, Габи, кроме как ждать случая вырваться? — тихо и хрипло спросил Джоксер.
— Этого мы тоже не можем, Джоксер, — ответил Автолик. — Мы должны помочь и этим людям.
***
Джоксера подмывало рассмеяться. Из него рвался истерический смех, разрывавший грудь и распиравший рот. Оглядываясь расширенными глазами, он закусил губу, чтобы сдержаться. Ему подумалось, что если он смог сдержать этот хохот, может быть, он не так уж напуган.
Но он был напуган, и очень сильно. Лес был необычный. Он был уверен, что все это заметили. Деревья тянулись к ним, будто хотели заговорить и дотронуться до них. В лесу ревело что-то огромное и белое. Две Арахны отправились на поиски, но вернулись с пустыми руками.
Здесь, в лагере, тьма, которая струилась между деревьями, чуть отступила. Церберы больше не лаяли, и лошади тоже храпели только изредка. И на мягкой земле глуше стал стук копыт.
Но эта тишина была хуже, чем грохот Арахней. Пока трубил рог и стучали копыта, Джоксер смотрел на них как на реальную противницу, которой можно нанести удар.
Ну-ну, какой крутой парень!
В относительной тишине он огляделся и оценил ситуацию. Их окружали не живые твари, с которыми можно драться. Это были мёртвые звери, или, по крайней мере, они были мёртвые, пока что-то их не подняло. И совсем это не вампиры — какой-то другой вид нежити. Такими же были и Арахны-Охотницы.
Джоксер понимал, то ли вопреки своему страху, то ли благодаря ему, что где бы ни находилось это место, на самом деле это не лес на обочине дороги Семнадцать. Да, оно занимает то же место в пространстве. Та же самая поляна, но она как-то сместилась или слилась с первобытным лесом, в котором устроила свой лагерь Дикая Арахна.
Джоксер ощутил, что ушёл из дома. Ушёл из мира, который он знает. Они шли во тьму, в клубящийся туман у края поляны, и по лихорадочному биению сердца он понял, что стоит им туда войти, они уйдут на самом деле. И он никогда не увидит свой дом.