«В Государственной думе четырех созывов не было с самого же начала ровно ничего государственного... она только как кокотка придумывала себе разные названия или прозвища, вроде «Думы народного гнева», и тому подобное. Никогда, ни разу в Думе не проявилось ни единства, ни творчества, ни одушевления. Она всегда была бесталанною и безгосударственною Думою. Сам высокий титул: «Думы» — к ней вовсе не шел и ею вовсе не оправдывался. Ибо в ней было что угодно другое — кроме «думанья», — такой приговор российскому парламенту вынес Василий Розанов.
Ему, парламентскому обозревателю со стажем, ухитрявшемуся писать отчеты об одних и тех же заседаниях как в левые, так и правые газеты, было, конечно, виднее. Сидя за «чертой оседлости» (как насмешливо прозвал журналистскую ложу его тезка Шульгин), он честно пытался увидеть в Думе зародыш русского (именно русского) парламента. Но, увы…
В 1916-1917 годах почти все «крайние», кроме одинокого Маркова-второго, слились в антимонархическом экстазе. Думское большинство, руководимое «Прогрессивным блоком» по сути предало русское самодержавие, а вместе с нею и государство, во имя амбиций своих лидеров обрекши Россию на крушение, ужасы революции, военного поражения и гражданской войны. Конец государства стал и закатом его парламента — думцы отнюдь не стали, как в открытую надеялись, правящей олигархией «новой России». Одни умерли в эмиграции, другие — побирались: «Подайте бывшему члену Государственной Думы», с третьими приключилось и что пострашнее.
«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес. — Представление окончилось. Публика встала. — Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось», — подвел итог умирающий Розанов.
Роль Думы в этой дикой пьесе не была ни главной, ни решающей. Конечно, крики с думских трибун и травля правительства подогревали революционные настроения, но на широкую публику оказывали влияние косвенное, опосредованное, прежде всего — через печать. Более того, знаменитый подстрекательский текст Василия Маклакова о безумном шофере, которого, мол, надо отстранить от управления автомобилем, никогда в парламенте не произносился.
К Февралю Дума и вовсе была распущена. Наибольший вклад в дело свержения монархии внесли военный переворот и уличные бунты. Власть над улицей досталась Советам, а думцы во главе с честолюбивым председателем Родзянко как-то пытались оседлать не ими совершенную и не им предназначенную революцию. Создав на частном совещании некое подобие хунты — Временный комитет, а затем Временное правительство, на официальные заседания Госдума после ее роспуска царем так ни разу и не собралась. Не она сплачивала «временных», а принадлежность к масонству. К тому моменту, когда большевики убили государя и царскую семью, некоторые члены Думы, например кадеты Шингарев и Кокошкин, уже покоились в могилах, расстрелянные пьяной матросней.
Не великими злодействами осталась в истории Государственная дума Российской империи, а скорее... собственной ничтожностью. Впрочем, и последняя — не столько ее вина, сколько беда: абсурдной оказалась сама мысль в короткий срок родить настоящий русский парламент.
В большинстве западных стран таковые выковывались десятилетиями. И даже столетиями. Большая часть истории парламентаризма проходила под знаком тяжелой королевской длани, в условиях вопиющего неравенства прав. Еще в XVIII веке самые блестящие из английских ораторов избирались от «гнилых местечек», принадлежавших лордам. Да, в XVII столетии тамошнему парламенту удалось победить в гражданской войне и казнить короля, но после этого парламентарии немедленно выдвинули из своей среды диктатора, который их же и разогнал.
Революционеры-просвещенцы во Франции проявили недюжинную заговорщическую прыть, дабы укомплектовать своими людьми собираемые королем Генеральные штаты, превратить их в Национальное собрание, штаб революции. Однако затем они друг друга безжалостно переказнили. Настоящий же парламент возник там, как на грех, в период Реставрации, под присмотром брата казненного Бурбона. А развился уже при другой бурбоновской ветви. Но и он был разогнан под народное улюлюканье — когда господа парламентарии осмелились ограничить избирательные права граждан. «Всеобщее голосование!» — воскликнул Луи Наполеон и восстановил империю. Следующий более или менее полноценный парламент, вскормленный кровью Парижской коммуны, просуществовал дольше, однако и ему суждено было исчезнуть в 1958 году при де Голле, освободив место управляемой политическими партиями скучнейшей палате.