Риторика Милюкова нанесла роковой удар не только русской монархии, она подорвала веру офицеров, работников тыла, мало того — солдат в то, что Россия может одержать победу в войне, сохраняя текущий государственный строй, посеяла уверенность в том, что во Дворце притаилась измена. Подтолкнула страну к революционному коллапсу, который не ограничился свержением монархии, а привел к полному упразднению государственности и кровавой революционной смуте. Эта смута практически сразу политически уничтожила самого Милюкова, пробывшего министром иностранных дел лишь два месяца. Никаких выгод от нанесенного им удара русской монархии Павел Николаевич не получил. Зато в выигрыше, как тогда казалось, была Великобритания, с послом которой Джорджем Бьюкененом Милюков поддерживал теснейшие контакты все предреволюционные годы. Историки так до конца и не пришли к однозначному приговору — что же собой представляла деятельность Милюкова — глупость или измену?
В феврале 1917 Дума снисходительно проглотила открытый призыв к убийству… самого Императора, прозвучавший из уст революционного радикала, а вскоре могильщика российской государственности А.Ф. Керенского. Выступая 15 февраля с речью, Керенский заявил, что перед народом стоит «задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало, героическими личными жертвами. И упрекнул часть членов Думы: «вы хотите бороться только «законными средствами»?!» (В этом месте Милюков перебил меня, указав, что такое выражение является оскорблением Думы). «С нарушителями закона есть только один путь — физического их устранения», — заявил Керенский.
«Председатель Думы в этом месте спросил, что я имею в виду. Я ответил: «...я имею в виду то, что свершил Брут во времена Древнего Рима». Председатель Думы позднее распорядился об исключении из стенографического отчета о заседании моего заявления, оправдывающего свержение тирана. Когда мои слова передали царице, она воскликнула: «Керенского следует повесить!». И в самом деле, в воюющей стране с трибуны парламента призыв к террористическому убийству монарха ничем иным кроме как смертной казнью наказан быть не мог.
«На следующий день или, быть может, днем позже Председатель Думы получил от министра юстиции официальное заявление с требованием лишить меня парламентской неприкосновенности для привлечения к судебной ответственности за совершение тяжкого преступления против государства. Получив эту ноту, Родзянко тотчас пригласил меня в свой кабинет и, зачитав ее, сказал: «Не волнуйтесь. Дума никогда не выдаст вас».
Подобная снисходительность к террористической демагогии в парламенте, забвение основополагающих принципов парламентской этики, оказались своеобразным прологом к начавшейся через неделю великой русской Смуте, в которой Керенский оказавшись во главе правительства, сам в свою очередь был сметён другими «Брутами».
Думский радикализм был местью правительству, не вполне удовлетворявшему амбициозные запросы депутатов. А также сведение счетов с не ценившим «лучших людей» царем. Потребовали устами Родзянко «ответственного министерства». Ответственного перед кем? Перед теми, кто выступал «от обчества» исключительно благодаря просеву через выборную систему? Но ведь царь представлял нацию с куда большим правом!
Думцы забыли, что сами они — лишь легонькая пленка на бескрайнем, волнующемся крестьянском море, которому они, кстати говоря, уделяли явно недостаточное внимание. Олицетворяли они сословную систему государства, а никак не всенародное представительство.
Политический класс и основная масса русских людей пребывали «на разных планетах». Масса, в итоге получив в руки оружие, обратила его против всей традиционной государственности. Вместо Думы, с ее говорильней и мечтами о подлинно демократическом обустройстве, гибнувшей стране была явлена совершенно иная сила.