Красный террор с самого начала лежал вне контекста индивидуальной или даже групповой вины. В его основе лежал концепт классовой борьбы. Репрессиям — расстрелу, взятию в заложники, принудительному труду — должны были быть подвергнуты все представители «эксплуататорских классов», независимо не только от своих конкретных контрреволюционных действий, но даже и независимо от отношения к советской власти. Ни нейтралитет, ни даже лояльность «классового врага» от расправы не спасали. Белым, разумеется, не могло бы прийти в голову «взять в заложники всех рабочих» какого-то города. Красные применяли этот прием сплошь и рядом. Именно в результате классовой природы красного террора соотношение жертв двух репрессивных политик, красной и белой, по подсчетам современных демографов оказалось 4:1. То есть на одного убитого не на поле боя белыми приходятся четверо убитых не на поле боя красными.
Разумеется, совершенно абсурдны указания на «белый террор» со стороны политической силы, которая никогда так и не осудила красного террора. Если коммунисты на самом деле осуждают любой террор, то они сами же и должны возглавить ленинопад, первыми потребовать вынести мумию из мавзолея, переименовать многочисленные улицы в честь знаменитых инициаторов и участников этого террора — Ленина, Свердлова, Дзержинского, не проводить никаких постыдных акций вроде «двух гвоздик товарищу Сталину» и т.д. Но нет, террор со своей стороны они считают политически оправданным интересами «самозащиты» народной власти.
Тем самым из лицемерной постановки необольшевиками вопроса о «терроре», за который якобы ответственен Колчак (но получаются не ответственны ни Ленин, ни Свердлов), мы приходим к подлинному вопросу — о политической оценке той или другой стороны в гражданской войне.
Все притязания необольшевиков на принятие обществом их точки зрения строятся прежде всего на предположении, что раз они выиграли гражданскую войну, а потому все государственные учреждения современной России числятся восходящими к большевистским. Доходит до смешного — не так давно ухитрились отметить «Столетие российской археологии», разом перечеркнув все потрясающие достижения русских археологов в XVIII, XIX и начале ХХ столетия (так же как некогда были перечеркнуты и забыты достижения Колчака-полярника).
Однако институциональная зависимость современной России от советов — это болезнь, которую стоит стремиться вылечить, восстановив тысячелетнюю традицию русской государственности, а не гордиться ею. И в этом смысле Александр Васильевич Колчак, международно признанный Верховный Правитель России, остается, конечно, крайне неудобной для красного мифа фигурой. Российское государство, возглавлявшееся Колчаком, было признано де-юре Королевством сербов, хорватов и словенцев и де-факто странами Антанты. Для сравнения, советская власть впервые была юридически признана Латвией (ранее признававшей де-факто Колчака) 11 августа 1920 года. В советский период факт признания Латвией, вошедшей позднее в состав СССР по понятным причинам был не слишком удобен, поэтому цепочка признаний в официальной версии начиналась с Афганистана, сделавшего это в 1921 году (будучи, однако, сам по сути непризнанным государством).
Иными словами, причина «особой» ненависти необольшевиков именно к адмиралу Колчаку, состоит в том, что он был правителем максимально легитимного в возможных тогда условиях государственного образования на территории разрушенной революцией и изменой Российской Империи. Если Л.Г. Корнилов, А.И. Деникин (так и не вступивший официально в должность Верховного Правителя), Н.Н. Юденич, П.Н. Врангель были лидерами движения сопротивления большевизму, то А.В. Колчак был именно официальным главой Российского государства.
Приняв власть лишь после убийства законного государя, Колчак не был ни узурпатором, ни самозванцем, но хранителем государственного суверенитета России и был достаточно деятелен в этом качестве, последовательно отстаивая принцип Единой и Неделимой России, уважения её прав в качестве правопреемницы Российской Империи и в роли страны-победительницы в Первой мировой войне. Именно это создавало то неудобство в его отношениях с внешними силами, которое и привело к предательской выдаче его красным в январе 1920 года. Слишком многие силы в мире были заинтересованы в том, чтобы Российское государство вовсе прекратило своё существование.
Именно из этого предательства очевидна ложь красной пропаганды, пытавшейся представить адмирала в качестве «ставленника интервентов». Та напористость, с которой большевизм внедрял в сознание последующих поколений частушки про «правителя Омского» в «мундире английском» связана была с необходимостью тотальной фальсификации общей картины хода Гражданской войны в России. Эта фальсификация, признаем честно, удалась — до сих пор слишком многие наши современники искренне уверены в том, что гражданская война в России была обороной большевиками суверенитета молодой советской республики от натиска интервентов — «комбинированных походов Антанты».