Однако расширение империи теперь не имело того органического характера, который носило в XVI–XVII веках – тогда рост Русского царства сопровождался принятием русского культурного стандарта в качестве высшего. Теперь русский стандарт был понижен в звании, высшим стал стандарт общеевропейский (по большому счёту – немецкий).
Разумеется, при таких условиях невозможно было убедить немцев в Прибалтике, поляков в отвоеванной Западной Руси, даже отторгнутых от Швеции финнов, принять русский стандарт, русифицироваться. Ведь русификация означала бы понижение в ранге. Требовалось создавать для инородцев всевозможные автономии и специальные статусы, причём за «европейцами» к особому статусу потянулись и прочие народы.
Ненормальность положения русских как культурных париев в собственной империи и опасность культурного раскола была осознана при императоре Николае I. Самодержец решительно потребовал русифицировать образование дворянства, добиваться «умственного слияния» с русскими высших классов окраин. Под эгидой графа Уварова начался процесс «русификации русских». Касался он, прежде всего, высших классов Империи, которые стремительно превратились в современную нацию с выраженным собственным самосознанием и гордостью, при этом часть этой нации, равнявшейся на славянофилов, ещё и видела идеал в «допетровском» укладе и сохранившем его народе.
К антирусским проявлениям инородческого начала русское общество стало нетерпимым во время польского мятежа в 1863 году, жёстко подавленного войсками под руководством выдающегося русского государственного деятеля Михаила Николаевича Муравьёва.
На попытки препятствовать русским осуществлять свои цели патриотическое сознание устами Достоевского отвечало так: «Хозяин земли русской — есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус — это всё одно) — и так будет навсегда». Поводом для этого высказывания стали заявления, что России не следует сражаться с турками за свободу славян, так как это, якобы, может обидеть татар.
Русская монархия мыслилась русскими патриотами не как наднациональное, а как национальное и национализирующее всё население империи начало.
«Русский государь родился, вырос на русской земле, он приобрел все области с русскими людьми русским трудом и русской кровью. Курляндия, Имеретия, Алеутия и Курилия суть воскрылия его ризы, полы его одежды, а его душегрейка есть святая Русь. Видеть в государе не русского, а сборного человека из всех живущих в России национальностей, это есть такая нелепость, которую ни один настоящий русский человек слышать не может без всякого негодования», — подчеркивал в 1864 году историк-панславист Михаил Николаевич Погодин
К царствованию Александра III русские обладали уже столь высоким уровнем культурного развития и национального самосознания, что проведение политики массированной русификации под девизом «Россия для русских и по-русски» казалось чем-то само собой разумеющимся. Даже остзейские немцы, лютеране по вероисповеданию, превращались в пламенных русских патриотов. Всё больше носителей русского самосознания становилось даже среди поляков.
К сожалению, процесс интеграции между собой верхушечной «постпетровской нации», усвоившей передовой русский национализм, и, оставленной Петром за бортом, многомиллионной крестьянской нации продвигался недостаточно быстро. Виноваты тут были и лютейшая борьба интеллигенции против самодержавия, и ошибки самого правительства, в том числе и объясняемые патриотическим прекраснодушием.
В отсталости крестьянина, в архаичности общины многие чиновники, в частности знаменитый Константин Петрович Победоносцев, видели не угрозу, а «истинную русскость», которая делает мужика природным монархистом и патриотом, поэтому вместо того, чтобы быстрыми образовательными реформами привести основную массу граждан России к национальному самосознанию «верхушечной» нации, а экономическими реформами – к самоощущению собственников, и общину и недообразованность слишком долго консервировали.
Однако процесс интеграции двух русских наций в одну тем не менее шел. Его подхлестнула начатая в 1891 году царская индустриализация, строившаяся на философии национальной политической экономии. Нация должна была стать единым хозяйственным, культурным и политическим организмом. И этот стапятидесятимиллионный организм культуры Пушкина, Достоевского и Чайковского, просто ассимилировал бы без остатка прочие нации империи, оставив им память о своём наследии, но покончив с любыми призраками сепаратизма.