Гораздо больше ужаса было в графическом романе Евфросинии Керсновской «Сколько стоит человек» и воспоминаниях Олега Волкова «Погружение во тьму». Но появившиеся уже лишь в разгар перестройки, в период всеобщего угара, они не успели стать фактом массового сознания, где роль главного воплощения памяти о репрессиях играли «макулатурный» (по выражению Бродского) роман Рыбакова «Дети Арбата» или мемуары Льва Разгона, отработавшего три года в спецотделе ОГПУ зятя кровавого хозяина Соловков Глеба Бокия.
В результате этих особенностей конструкции памяти в обществе до сих пор засели весьма вредные ошибочные представления о Терроре. Многие полагают, что основная его волна начинается если не в 1937, то не ранее 1934. Считается, что главными жертвами были партийные и советские работники, члены советских элит, виновные в революции и потому заслужившие свою участь у «Немезиды» террора. Активно эксплуатируется сталинистский миф об «очищении» от ленинской гвардии и всевозможных заговорщиков и «коррупционеров» (понятие, которого для сталинского террора в принципе не существовало), осуществленном мудрым Сталиным в преддверии войны. Ну и, наконец, сакраментальное, во всем виноват негодяй Ежов, а Сталин был ни причём.
По счастью, под давлением настоящей исторической науки эти мифы рушатся.
Сегодня уже для всех очевидно, что вертикаль террора возглавляли лично Ленин, Троцкий, Дзержинский и Свердлов, а затем Сталин. В ходе кровавых чисток советской элиты Сталин лично просмотрел (и даже местами подправил) списки на расстрел 45 тысяч человек. Если бы из каждого расстрелянного лично Сталиным вытекло бы по капле, то генсек утонул бы в этой крови.
Всё более становится понятным, что даже если не вспоминать о кровавом потоке гражданской войны, о расстрелах деятелей Церкви или меньшевиков в начале 1920-х, о массовой расправе с интеллигенцией — гуманитарной (Академическое дело, дело славистов), военной (дело «Весна») и технической (Шахтинский процесс, процесс Промпартии), что конечно было особенно уместно на волне нуждавшейся в инженерах индустриализации, даже если не говорить о раскулачивании, массовом терроре в деревне и голоде, если не вспоминать о Соловках, Свирьлаге и Беломорканале, если сосредоточиться только на событиях 1937-38 года, то и тогда не советская номенклатура была главной жертвой, а антисоветский русский народ — крестьянин, офицер, священник. Подавляющее большинство уничтоженных были уничтожены во исполнение оперативного приказа НКВД №00447, обрекавшего на смерть именно «антисоветские по определению» элементы из «бывших».
Из 681 692 человек, приговоренных к расстрелу в 1937-1938 годах, 386 798 были казнены именно в результате «кулацкой операции», в которой они шли по «первой категории». Таким образом, 56% всех жертв террора приходится именно на долю «оперприказа №00447». Из числа убитых 185408 человек составляли «бывшие кулаки», а 157304 — «другие контрреволюционные элементы» — духовенство и церковные активисты, офицеры, царские чиновники, просто чем-то неугодные и случайные жертвы. Жертв операции из «второй категории» отправленных в лагеря было 380599 человек.
Не палач Глеб Бокий и не зять Глеба Бокия были основной жертвой Большого Террора. Это был обычный русский крестьянин, посмевший хоть раз сказать слово поперек комбеду и колхозу, хоть косо взглянуть на председателя сельсовета.
Наконец, становится понятно, что машина террора, созданная большевистской диктатурой, работала непрерывно, меняя лишь формы, но не сущность — массового террора против всей неудобной для этой диктатуры России. Расстрельные решения «троек» в 1937 ничем по своему антиправовому характеру не отличались от бессудных расстрелов в чрезвычайках в 1919.
Акты индивидуальных и коллективных убийств начались с первых часов советской власти. Уже 31 октября (13 ноября) 1917 года был расстрелян в Царском Селе протоиерей Иоанн Кочуров, про которого большевики решили, что он благословляет защищавших правительство казаков (в известном смысле было бы логичней сдвинуть памятную дату всего на две недели, приурочив ее не к случайному событию, а к действительному рубежу начала террора в 1917).
Казалось бы, не стоит говорить о жестокостях при захвате большевиками Москвы в ноябре 1917, включавших артобстрел Кремля и расстрел его защитников-юнкеров — формально это не террор, а первый акт гражданской войны. Но вот только уже сдавшихся юнкеров расстреливали десятками. Потрясенный похоронами 300 жертв этой бойни Александр Вертинский написал знаменитую песню «Я не знаю зачем и кому это нужно…». Вертинского вызвали в ЧК. «Не можете же вы запретить мне их жалеть?», — спросил артист. «Если надо — и дышать запретим», — последовал ответ. Под эту песню шли в бой полки Добровольческой армии, а в 1970-е её даже официально исполняли в советских театрах, правда делая вид, что речь идет о жертвах Первой мировой.