Следователь позвонил. Внесли темно-синий костюм, выутюженный, очищенный от пятен крови, туфли, кепи, пять тысяч злотых, батареи и сигареты.
— Одевайся, приятель, — и за работу. Пойдешь на рынок и будешь продавать свои часы. Будешь, как это, подсадной уткой.
В закрытой машине меня довезли до почтамта. Переводчик еще раз напомнил напутствие «весельчака», рассказал, как попасть на рынок.
Пришел на место, где продают часы. Очень неудобное место для побега: узкий переулок и мало людей. Рядом со мной тут же выросли молчаливые парни — тоже с «Омегами». Куда я, туда и они. Я заломил такую цену, что покупатели один за другим отходили, разочарованные. Под вечер меня отвезли в Монтелюпихе — краковскую тюрьму гестапо. Днем в том же сопровождении снова на работу. На этот раз мы прошли через весь рынок. Тандета гудела огромным ульем. Торговались отчаянно. Шум, крик, гам.
Все тут продавалось и покупалось: зажигалки и бюстгальтеры, сигареты, иголки (чемодан иголок — и ты миллионер), «квасне млеко» и новые солдатские шинели, тонкие голландские кружева да французские духи, порнографические открытки и старинные издания Библии в переплетах из телячьей кожи.
И все это — среди островерхих башенок, у старинных лотков, средневековых амбаров с подъемными механизмами. Рынок буквально кишел людьми: горожанами, приезжими гуралями, офицерами и солдатами вермахта. И в этой толчее, в шуме и гаме, в многоголосом разноязычии что только ни мерещилось мне: налет советской авиации на Краков, акция польских патриотов, суматоха, пьяная свалка. И я тянул время, замедлял шаги, чувствуя затылком неторопливые взгляды, дыхание своих телохранителей.
Нет, дела уж не так плохи. Выше голову, Михайлов. Тут можно попытаться.
…Тандета только непосвященному глазу казалась хаотической. Огромный улей делился на соты: обувные и зажигалочные, дамской одежды и мужской, соты валютные, где, словно в руках фокусников, мелькали марки, доллары, фунты.
А вот и наша улочка. Достаю свою «Омегу». Ходим с провожатыми, будто привязанные друг к другу: никак не оторваться. Под конец дня подошел ко мне какой-то мужчина. Потоптался, спросил (я даже вздрогнул от звуков родной речи):
— Эвакуированный?
— Да.
— Откуда, земляче?
Вопросы напоминали пароль, и мои телохранители насторожились. Хотелось крикнуть: «Сгинь, исчезни! Ведь это я, я тебя выдумал!».
У меня все внутри заныло. А что, если наш человек, что, если поймается на мнимой подсадной утке? Но часы торговать земляк не стал. Отошел. И снова — никакой возможности бежать.
Побег
Честно говоря, я уже начал терять веру. В моем распоряжении оставался один день. Я понял, что допустил серьезную ошибку, ограничивая таким коротким сроком время мнимой встречи. Гестаповцы нервничают, начинают подозревать, что все это игра. Третью ночь в Монтелюпихе спал плохо. Все думал, как быть. Может, сознаться, что для встречи намечены резервные числа, на случай, если резидент не сможет явиться вовремя?
Не выйдет. Следователь не глуп и вряд ли станет глотать подобную наживку. Он из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Догадается, что его водят за нос, и — прощай, последний шанс.
Последний шанс…
Что бы ни случилось — в тюрьму не возвращаться. Лучше погибнуть на людях, от эсэсовской пули, нежели под пытками. Так я решил и к следователю вошел совсем спокойный. На этот раз он не улыбался, не шутил:
— Что-то ты, приятель, подводишь друзей. Завтра мы с тобой не так поговорим.
Я сказал, что при таких телохранителях работать нельзя. Ребенку и то видать, что это за люди. Какой же дурак пойдет на встречу. Господин следователь, видно, считает советских разведчиков круглыми идиотами.
Следователь рассмеялся:
— Да ты, приятель, не так прост. Поезжай. Будут тебе условия.
…Они по-прежнему шли следом, но пять-шесть метров я отвоевал. Тик-так, тик-так, тик-так… — отсчитывала «Омега» последние минуты. Бежать? Сейчас? Нельзя. Кругом люди. Перестреляют. И улочка перекрыта гестаповцами. Ждать, ждать — еще не истекло время.
Вдруг выстрел, другой, третий. Что-то там происходило в центре площади, в самом сердце Тандеты. Партизаны? Подпольщики? Ничего нельзя было понять в диком вое, криках, в топоте сотен ног. Толпа прорвалась и на нашу улочку. Меня тоже понесло. Я почувствовал: пришло мое время. Теперь или никогда. Мелькнуло растерянное лицо одного из телохранителей. На какой-то миг наши глаза встретились. Работая локтями, плечом, он рванулся ко мне. Но я уже принял решение: нет, живым не сдамся. Нырнул в толпу. Схватил чью-то широкополую шляпу, нахлобучил ее по самые глаза. Рискуя быть затоптанным, бросился в соседний переулок. Оглянулся — телохранителей не видно. Пошел дальше шагом, неторопливой деловой походкой. Проходными дворами, проулками к Висле.