— Пожалуйста!
— А как чувствует себя Ибрагим?
— Спасибо, доктор, хорошо!
— Ага!
Я с мудрым видом смотрю на свои волосатые руки, не осмеливаясь поднять глаза на нее. Вижу ее только до пояса. Она сидит напротив, нога на ногу, мне видны голые колени, белая опушка комбинации и полумрак полуоткрытых бедер, все жилы во мне бьют тревогу, хребет сгибается, я бы поднял очи молодецкие, чтоб увидеть ее всю, но
она смотрит на меня,
смотрит упорно и нахально, держит рюмку у губ, поверх нее пронзает меня синими стрелами глаз, сверлит лоб, так что череп мой уже скрипит, играет кинжалами вокруг моей шеи, сделает затяжку-другую — и снова за свое, по лбу моему скользит капелька пота, огибает бровь и скатывается по щеке в уголок рта. Я украдкой слизываю ее. Меня тошнит от омерзения. И я молю бога: «Господи, помоги рабу своему, ведь я же беспартийный!»
Вдруг она захохотала, разъединив нас лавиной смеха и задорных выкриков.
— Мошенник, — ласково бросила она и осушила еще одну рюмку. — Ну и хитрюга! Мне двадцать восьмой год. Кажется, я всего насмотрелась, но такого притворщика еще не видела!
— Хе-хе-хе!
— На таких женщины сами вешаются.
— Любопытно, но так оно и было…
— Притвора! Слушайте же вы, Данила Лисичич, Малинка была у меня на приеме. Я знаю про вас все. С самого начала войны.
— Право, не стоит перегружать свою память!
— Ха-ха-ха! Такого лицемера я еще не встречала.
— Это смешно?
— Еще бы!
— А когда я не смешной, то какой же, товарищ доктор?
— Страшный. Пей!
— Спасибо. И до свидания. Сын у меня дома один…
— Ни в коем случае! Сиди!
— Есть сидеть!
— Ха-ха-ха! Я рассказала Малинке, как ты меня отделал.
— Я? Вас?
— Той ночью… Я ошиблась. Думала, ты обыкновенный обыватель и пойдешь на сделку. А надо бы часами изводить тебя нытьем о своем несчастье, о зяте-шантажисте, о нашем мерзком треугольнике, где мы с сестрой жалкие жертвы. Вот тогда бы ты стал меня утешать, не испытывая никакого смущения! Правда ведь! С присущей тебе смелостью… словно совершаешь благородный поступок. Вернул бы мне, как говорится, веру в прекрасное, веру в людей. Правда ведь, седовласый хитрый господин? Что было бы, если б тогда я вся в слезах села к тебе на колени?
— Несчастным я никогда ни в чем не отказывал.
— Гм! Значит, кроме несчастья, во мне не было ничего привлекательного?
— Давным-давно, в молодые годы, мне случалось залезать в чужие сады. Теперь, когда я стал серьезным человеком, я меньше всего хотел бы оскорбить чувство собственности доктора.
— Перестань! Давай без оскорблений. Еще одно гнусное слово, и я всю посуду разобью о твою голову. Пей, мне охота с тобой напиться. Пей, раз я велю!
— Боюсь, что вы напьетесь, а я, вопреки нашему общему желанию, останусь трезвым.
— Не важно! Пей!
— Будем здоровы! Слушайте, зачем вы меня привели к себе?
— Чтоб осмотреть. Ха-ха-ха! Может, у тебя слабое сердце или печень не в порядке. Ха-ха-ха! Пей, что ты на меня смотришь! Скажи-ка лучше, ты видел всю сцену между мной и мужем сестры?
— Да.
— Ну и как? Противно?
— Грустно. Но меня не удивляет. Вы…
— Хороша собой?
— Да.
— Смотри-ка, какой отменный господин. Как ловко вывернулся!
— Доктор, вы совершенно белая. Перестаньте пить, вам будет плохо.
— Пустяки! Меня только немного качает…
Я не люблю пьяных разговоров. Все силятся быть остроумными, ничего вокруг не уважая, и себя роняют, и другим действуют на нервы. Мы и так погрязли в житейских буднях по пояс, а то и по самую грудь. Малую толику духа надо держать над головой, как пехота — оружие при переходе через реку. Лучше сохранить дивный напиток для редких праздников.
— Доктор, зачем вы меня позвали?
— Смотреть на тебя, дурак! — крикнула она.
Я схватил пальто и кинулся вон.
Сын Ибрагим спал, подложив под щеку ладонь. Я стоял над ним, а в сердце росла тревога.
Сынок, что же с тобой будет, когда тебя станут завлекать, пуская в ход и прелести и слезы, а ты хоть и смог бы, да не захочешь, а потом захочешь, да не сможешь и будешь локти кусать? С какими только проблемами не столкнешься ты, зеленый, как зеленая трава, слабый всадник на хитрых клячонках, оставлявших в дураках самого Джерджелеза[27]. Сколько подвигов и добрых дел совершил он, а люди и по сей день вспоминают беднягу с насмешкой и сожалением.
Постараюсь подготовить тебя к этой жизни-поединку. Под одну руку сошью тебе амулет из корана Маркса, под другую — из фактов какой-нибудь точной науки. В подкладку шапки зашью горсть нашей крестьянской земли, чтоб тебя не оставили здоровье и разум. Все это охранит тебя от сглаза, от немощи и угодливости, от горького подхалимского куска, от узды, а также и от высокомерия, ну и, конечно же, от низкой ставки в штатном расписании.
27