— Знаю я тебя, Данила. Сбегай-ка, детка, к Мушану, принеси два кофе покрепче. Привелось-таки свидеться, Данила!
В этой дыре наживал добро богатый ага. Но воды дней и лет унесли и хозяина, и все нажитое. С сорок пятого здесь сидит Авдан. И терпением и порядочностью упорно сопротивляется каким бы то ни было нововведениям. И молчанием — там, где его не спрашивают.
— Ну как идут дела? — спросил я его.
— Идут.
— Мальчик — ученик?
— Ученик. И прислуживает. Кофе приносит, открывает и закрывает лавку. А ты у хаджи живешь? Хороший человек, только далек от бога и истинной веры…
— Да-а.
— Что ж, время такое. Скажи-ка лучше, отчего тебя здешние власти не жалуют?
Я объяснил ему в двух словах, виня главным образом свой строптивый характер. Авдан молчит.
Задумался.
Не чувствует даже, как муха утоляет жажду капелькой пота над его правой бровью.
— Ну и ну! Покойный отец частенько говаривал: «В Боснии, сынок, не взлетай высоко, от дома не уходи далеко, о мире не думай глубоко. В Боснии — будь то турок или иноверец — никто никогда не умирал наверху, и никто благодарности не дождался за дела свои». И это святая правда, не то разве начертал бы Хусрев-бег на дверях своей мечети — не могу вспомнить в точности его слова, но смысл таков — я, твой господин, сотворил столько добра и чудес и все же умер, отравленный ненавистью и завистью. А уж что говорить про тебя, человека бедного и необразованного! Верь моему слову, здесь самый поганый воздух на земле. Здесь ненависть слаще баклавы, а поганое слово быстрее пули. И так и будет, если молодежь не сбросит с себя отрепья приданого!
У Авдана никогда не было ни недостач, ни лишку. И все же он построил себе дом и купил двести аров земли. Учил двоих сыновей. Сберег здоровье. И счастлив, что кормушка его тесна, что другому к ней при всем желании не подойти. И дышит легко и свободно, хотя здесь самый поганый воздух на земле… Видно, печень у него в полном порядке и желчь не отравляет нервные волокна. Или мозговые ливады густо поросли травой. Либо он, как и я, мучится по ночам на жаркой подушке, только не в пример мне в совершенстве постиг великую науку предков: обноси свой двор высокой стеной, а ворота замыкай железом молчания. Наука эта до тонкости разработана в боснийских городишках. Потому что до сих пор вместе с чужими глазами в дом всегда входили злоба или алчность.
А если любовь постучится в ворота, стены, видно, сами рушатся.
— До свидания, Авдан!
— Эйсахадиле[21], товарищ Данила!
Вечером к Малинке.
По улице течет паркий день, предвещающий дождь.
Полдень.
Я предложил председателю общины Николе Евджевичу основать транспортное агентство. Не успел я закончить вступление, как он стал убеждать меня, что я болен и что с меня хватит одной торговли. Я направился было в пивную — напиться, но в дверях совета меня резанула струя света и зноя.
Я вернулся в канцелярию, встал у окна и прилип носом к стеклу. Старый Антонович, несмотря на новые пишущие машинки, каллиграфически размножал документы, какой-то глупый циркуляр магазинам. Перо его скрипит по моей хребтине. Надо бежать отсюда. Но куда?
Правда, что под старость становишься кретином.
Мать рассказывала мне,
когда я родился, и стар и млад привалили поглядеть на чудо-ребенка: лоб спокойный и чистый, глаза смотрят пронзительным взглядом, ручонки сжаты в кулачки. Старики наперебой толковали приметы, да так и не сошлись во мнении… И только когда заявился отец Ташко, самый горький пьяница в приходе, и принялся истолковывать приметы, все согласно закивали головами. А отец Ташко изрек:
— Этот житель высоко взлетит. А для раба божьего есть две вершины — титул или виселица.
Что касается титула, я пехотный капитан первого ранга в запасе. Значит, первый вариант отпадает. О втором тоже говорить не приходится. На преступление, достойное виселицы, я уже не способен.
Что же мне остается?
Тот, кого пробивали горячие пули, кого хлестали дожди и метели, кому сыра земля хребет и почки разрушала, тот может рассчитывать на одну только глину. Несправедливо было бы корить других за равнодушие. Наш славный собес взял на себя все сентиментальные обязанности нации, позволяя ей таким образом полностью отдаться текущим делам. Правда, у окошечек нет сердец и слезных желез. За ними сидят существа со здоровыми органами пищеварения и благословенно слабым слухом к чужим несчастьям.
Вечером к Малинке.
Ухвачусь за веревку, брошенную с берега мне, утопающему.
На любовное свидание я пошел так, как с незапамятных времен заведено нашими достославными предками.