Я никогда не видел, как он работает в созданных им декорациях с актерами, которых терпеливо выискивает, не желая связываться со звездами.
Но я-то знаю, что он вовсе не самоуверен, не считает себя выше других; он неспокойный, неуравновешенный, всегда недовольный собой человек, не способный использовать кинематографические приемы, гарантирующие безусловный успех.
Успеха он добивается благодаря тому, что кое-кто назвал бы вдохновением, а я, скорей, определил бы как одержимость.
Поэтому отношение у меня к нему братское. Наверно, многие удивляются моему признанию в том, что я человек робкий, старающийся никому, даже незнакомым людям, не причинять огорчений.
У меня тоже есть свои мании, в частности я тоже всегда неспокоен, что частенько противоречит тому, как изображает меня пресса.
По правде сказать, я, как и Феллини, человек без кожи.
Уже больше двадцати лет, как я знаю его и его чудесную жену Джульетту Мазину. Встречаемся мы редко: мы ведь работаем каждый в своем углу. Мы довольствуемся перепиской, но могли бы обойтись и без нее, столько между нами сходства, столько общего, не поддающегося определению.
Я думаю, Федерико Феллини настолько опередил свое время, что по-настоящему значение и пафос его творчества поймут только через много лет. Он безусловно самый великий режиссер нашей эпохи, потому что его творчество — не от техники, не от личных амбиций, а от внутренней потребности.
Я написал более двухсот романов, и если, решительно уйдя на покой, с таким упорством продолжаю диктовать, это тоже идет от потребности. Потребности в чем? Может быть, от потребности избавиться от призраков; то же делает и Феллини, который много моложе меня.
Не верю, чтобы в хорошо сделанном произведении с тщательно обдуманным планом при создании более или менее стереотипных героев они не выходили бы из автора, пусть даже он и не хочет этого.
Сегодня я много думал об этом. Не сомневаюсь, что «Казанова» еще один шедевр Феллини. Но кто из зрителей отдает себе отчет, какой ценой он расплатился за это?
Избавление от навязчивой идеи, возможно, принесет потом облегчение. Но сама эта операция, с которой никак нельзя медлить, — чрезвычайно тяжкое испытание.
Конечно, сравнивать себя с таким великим творцом, как Феллини, — это чересчур. Но всей жизнью, которая была посвящена постепенному избавлению от унаследованных страхов, я получил право судить о нем и восхищаться им, поскольку чувствую, что его судьба схожа с моей.
Я не создал великих произведений, ни одного шедевра не вышло из-под моего пера. Он — автор величайших фильмов нашего поколения. Но в своей маленькой сфере я занимаю место, позволяющее мне понять его. И если у меня есть моя Тереза, у него есть его Мазина.
10 декабря 1976
Лет в шестнадцать я входил в компанию молодых людей, старшему из которых едва исполнилось двадцать; называлась наша компания «Бочонок» — по бочонку, битком набитому сельдями.
Нас, конечно, было не так много. В основном художники, обучавшиеся в Льежской художественной академии, несколько поэтов и несколько человек без определенных наклонностей.
Ночи напролет мы проводили в беседах то у одного, то у другого, пили много красного вина и закусывали немногими пирожными.
Обо всем этом я уже рассказывал, но с расстояния в шестьдесят лет события приобретают иной смысл.
Целыми ночами мы со страстью, словно от этого зависели судьбы мира, говорили о философии.
Мы глотали труды философов и каждую ночь обсуждали их идеи, иной раз одно-единственное выражение. Например, самое популярное изречение Сократа: «Познай самого себя».
В ту ночь меня понесло. Я доказывал, что часть не может познать целое. А человек — всего лишь малая часть человечества и т. д. и т. п.
Ничуть не ласковей я был и с Платоном, предпочитая ему Эпикура.
Все это я говорю, чтобы перейти к современным проблемам. Я прочел чуть ли не всех философов, за исключением нескольких наиновейших, а они сейчас размножаются, как микробы.
Признаюсь, я им завидую. Они могут позволить себе выдвигать самые фантастические гипотезы, которые невозможно опровергнуть. Для этого нужны были бы философские противоградовые пушки вроде тех, что используют для разгона градовых туч над полями и виноградниками.
Им дозволено все. Философ, будь он немец, американец, француз, вправе создать собственный словарь, чтобы придать своим бредням наукообразность.
Одна-единственная книга может принести ему мировую известность, и чем она темней, тем меньше ее будут оспаривать.