Я знаю, что значит сидеть за машинкой. А теперь знаю, что значит быть читателем. За несколько часов книга перелистывается или проглатывается, смотря по обстоятельствам. Об авторе при этом не думают. Думают только о сюжете. Не думают также и об усилиях, затраченных на редактирование.
Книга захлопнута, читатель пожимает плечами и, если она издана в дешевой серии, выбрасывает ее в корзину для бумаг.
Во всем мире работают тысячи писателей; я не знал их, не читал изданных ими книг. И если говорить о моих глубинных мыслях, не ставил себя с ними на одну доску.
Теперь я научился смирению. Ведь и мои книги, которые требовали от меня чудовищного напряжения, тоже чаще всего прочитываются наспех и вызывают пожатие плечами: «Не так уж плохо».
Потом их выбрасывают в корзину.
Такое вот примерно чувство возникло у меня после того, как я стал читать книги моих коллег.
И я научился уважению к ним — к большинству из них, поскольку исключаю тех, кто, переняв готовую формулу, бесконечно эксплуатирует ее и печет книги с единственной целью заработать деньги.
Кстати! А есть ли что-то постыдное в желании заработать?
Признаюсь, что, даже если книга не захватывает меня, я считаю своим долгом дочитать ее до конца. И испытываю угрызения совести всякий раз, когда, дочитав, бросаю ее в корзину.
В ней мысли человека, его пот, его тревоги, и у меня чувство, что этим жестом я выражаю к ним пренебрежение.
5 сентября 1975
Утром я получил письмо одного читателя из Парижа. Оно меня позабавило и, надо сказать, привело в восторг. Этот человек прочел большую часть моих книг, а может, даже все и выискал слова, которые чаще всего в них повторяются. Вот начало его списка:
Страх — Дождь — Судьба — Итог — Понять — Служка — Школа — Трубка — Печка — Жалость.
Читатель добавляет, что вместо «служки» он мог бы взять «воскресенье» или «колокольный звон», «настоящее воскресенье с колокольным звоном».
Он дает еще один список как вариант первого:
Дождь — Страх — Судьба — Итог — Понять — Школа — Воскресенье — Трубка — Печка — Солнце.
И наконец, добавляет — несомненно, после чтения моих последних книг — еще одно слово: «Безмятежность».
Эти два небольших списка, в сущности, подводят, и весьма красноречиво, итог работам множества критиков.
Но, по мне, в списках не хватает если не слова «любовь», которое я начал употреблять достаточно поздно, то слова «нежность».
6 сентября 1975
Во мне произошло какое-то чудо, которое, надеюсь, бывает со всеми мужчинами и женщинами моего возраста.
В преддверии пятидесятилетия у меня было ощущение, будто я потихоньку сползаю в старость, и я говорил себе, что в шестьдесят стану совсем старым. Но так не случилось. Напротив, я почувствовал себя помолодевшим, и потому-то заметкам, которые издал несколькими годами позже, дал название «Когда я был старым».
Границу старости я тогда перенес на шестьдесят пять лет.
Потом снова отсрочка — до семидесяти лег.
Я и их перевалил и вновь почувствовал себя ничуть не более старым, чем сегодня, в семьдесят два с половиной года. Старость — готов сказать я сейчас — начинается в восемьдесят лет.
Держу пари, что, перевалив и этот рубеж, я решу: «Старость приходит после восьмидесяти двух».
Но чудо не в этом, верней, не совсем в этом. Я не знаю, каков механизм памяти. Не знаю, открыли ли его ученые. Знаю только, что уже несколько лет ко мне часто приходят образы прошлого, иногда по нескольку раз на дню, хотя я их и не вызываю. Кстати, я называю это моей книжечкой образов.
И все это счастливые, радужные, живительные воспоминания. И на удивление точные.
В жизни у меня, как и у любого другого, были мрачные, даже драматические периоды. Бывает, Тереза отвлекает меня от дум, когда видит, что я вспоминаю о них. Я делаю усилие, и мрачные воспоминания испаряются из моей памяти.
Может быть, память сама постепенно вытесняет неприятные воспоминания? У меня есть все основания предполагать, что это именно так. И все основания предполагать, что не мне одному ведом этот феномен. Если правда, что в определенный момент у человека возникает стремление заново пережить какие-то периоды своей жизни, то в его подсознании происходит отбор, в результате которого перед ним проходят лишь обрывки лет, заставляющие его поверить, будто вся жизнь была ровной, безмятежной, солнечной.
Хочу добавить, что если у мужчин, которые говорили со мной на эту тему, все происходит, как у меня, то у многих женщин бывает иначе: на память приходят самые тяжелые, самые печальные события их жизни.