— Меня ждешь? — черная маска и борода. Подняв глаза, захлебываюсь в темном омуте. Стоим друг напротив друга. Словно в забытьи вижу протянутую руку и вкладываю в нее свою. Легкое касание на пояснице. Он ведет в танце легко и непринужденно, словно делает это каждый день. Голос меня не слушается, звуки не вылетают с губ. Видя это, мужчина наклоняется ближе. Прикосновение щетины к моей скуле отдает множеством разрядов, покалывающих кожу в том месте. Кидает то в жар, то в холод.
— Где ты был, Максим, все это время? — сиплю ему на ухо.
— Я тебя не помнил… — удар под дых вышибает весь воздух из легких. Раскрыла рот как рыба, выброшенная на берег.
С трудом соображаю. Ноги еле держат. Рухнувший вертолет. Обломки. Куски чьих-то тел. Все проносится в памяти картинками, хорошо сохранившими ужас катастрофы. Немыслимо выжить… Но он смог… Просто все забыл.
— А теперь вспомнил? — затаила дыхание, ожидая ответа.
— Виола, жена моя любимая! — жаркий голос достает до нутра. — Ты во снах ко мне приходила, звала за собой. Волосы твои рыжие, глаза лисьи… Поэтому я не смог связать свою жизнь с той, что меня выходила. Рвался, метался в поисках ответов. Вспомнил все только месяц назад. Тот мальчик, Виол…
— Наш с тобой сын — Андрюша, — подтверждаю.
— Боялся, что и ты меня забыла, поэтому сначала были часы — единственное, что сохранилось при мне. Когда ты их поднесла к губам, чуть от счастья не умер. Виола, ты моя?
— Твоя. Всегда была только твоя. С Савелием ничего…
Максим сжимает больно, дышит часто. Не заметила, что мы уже просто стоим, прижавшись к друг другу, будто примагниченные.
— Эй, мужик! Отпустил мою женщину! — раздается рядом рычание Савелия.
— Она не твоя.
Даже музыка стала тише. Люди вокруг застыли. Понимая, что мы — эпицентр неприятностей, отодвигаются дальше.
— Макс? Ты живой? — при этом освещении глаза пасынка кажутся синими, бездонными.
Савелий делает круг, обходя и рассматривая стоящего рядом со мной мужчину. Как в замедленном кадре вижу, что рука Максима срывает с лица маску. Здесь ноги действительно подкосились. Я не была готова к тому, что увижу изуродованное шрамами лицо… И только глаза сварские нельзя ни с чем перепутать. Темный агат и синий шторм скрещиваются в зрительном поединке.
— Тебя хрен убьешь! — Савелий расплывается в улыбке и делает шаг навстречу. Крепкое рукопожатие перерастает в объятие. От сердца отлегло. Пасынок не виноват в трагедии, он мне не соврал. Между ними действительно нет никакой тени предательства.
— Спасибо, что позаботился о них… — давит взглядом, отсекает меня и сына от Савелия.
Пасынок растерян. Ему остается только кивнуть. Развернувшись, он уходит, натыкаясь на других гостей, словно ослеп.
— Свела его с ума, лисичка моя?
Привыкаю к нему. К новому лицу тянусь. Для меня это еще одна маска. Мысленно я вижу только Максима Сварского, каким он был и навсегда останется.
— Все это уберем. Не бойся, — перехватывает мою руку и целует запястье.
— Я не боюсь, — наклоняю голову набок, рассматривая его сквозь ресницы. — Максим, я так скучала, — получается жалобно, со слезами в голосе.
— Пошли отсюда! — тянет за руку и ведет за собой.
Мы ни с кем не прощаемся, все вокруг не важно. Главное, что он рядом. Голову кружит от переполняющих душу чувств. Просыпается во мне тлеющий огонь, запуская все рецепторы и фантазии, направленные на Максима.
Все чувства мы потратили за ночь… Чтобы к утру возродились новые.
55 Глава
— Это мой муж, Николай! — дотрагивается до моего плеча женщина с русой косой, перекинутой через плечо. Врач, судя по белому халату, хмуро меня рассматривает, держа пульс на запястье.
Не чувствую ни рук, ни ног. Себя не ощущаю в теле. Не понимаю, кто эти люди. В голове пустота, смешанная со звоном, отдающим болью в висках. Меня будто пожевали и выплюнули.
— Мария, ты уверена? Твой муж пропал на охоте давно… Никто и не помнит уже, сколько лет прошло… — пытается возразить мужик в очках.
— Что, я своего мужа не узнаю? — шипит кошкой полноватая Мария, и такое чувство, что сейчас огреет его чем-то за неосторожные слова.
— Ну, тебе виднее, — сдается Айболит. Поджав губы, он что-то карябает на листе бумаги.
Тикают настенные часы мне по мозгам. Говорить нет ни сил, ни желания. Снова хочу забыться во сне, где тихий смех лисицы и сладкий запах цветов.
— Вот эти лекарства выписал. По-хорошему, его бы надо в центральную везти, — протягивает писульку с размашистыми иероглифами.
— Много вы понимаете! Вон, Михалыча залечили в ваших больницах, до сих пор башка трясется… — делает пухлые руки в боки, фыркая недовольно.
— Пить надо меньше, а потом с крыши сигать в одних трусах! Чудо, что только голова трясется… — ворчит очкарик.
— Николушка, выпей парного молочка. Вот так! — поднимает мою голову, и я глотаю жирную белую субстанцию. — Все будет хорошо. Главное, что ты вернулся ко мне. Никто не верил… А я им говорила! — вытирает вафельным белым полотенцем мне подбородок.