— И что же делать? — спросил я.
— Будем работать, — Боря хмыкнул. — А там посмотрим, как и что.
Боре явно было не до меня и моих проблем. В те дни в городе шел передел сфер влияния, и криминальные авторитеты чуть ли не ежедневно умирали не своими смертями. И Ребров носился, как угорелый, безрезультатно растрачивая время, силы и ресурсы (эти пять трупов будут раскрыты только через четыре года, когда один из исполнителей вступит в сделку со следствием).
— А её случайно не Лена зовут? — вдруг скользнула противная мысль.
— Лена, — кивнул Ребров и назвал ее фамилию. — Там еще свидетель есть, ее одноклассник. Он, якобы, видел, как твой друг с ней ругался, и обещал ее отыметь…
— Боря, так Лёша с этой Леной уже скоро год как встречается. Она его с армии ждала. Какое еще изнасилование?
— Ну, это понятно. Завтра он очнется, поговорим с ним. Он в дрова пьяный. Но от нее поступило заявление, а так как она несовершеннолетняя, то дело обратного хода не имеет. Никакого примирения быть не может… таков закон.
Обо всем этом я рассказал родителям Алексея.
— А я знала, что эта Ленка ни к чему хорошему Лёшку не приведет, — сказала мать.
В это время в дверь позвонили. На пороге стояла Лена со своей мамой. Хорошо, что я успел шагнуть на кухню, и подать знак, что меня нет. Они прошли в зал, где состоялся разговор. Говорила мама Лены:
— Значит так. Ваш Алёшенька, этот выродок рода человеческого, этот убийца чеченских детей, изнасиловал мою крошку, мою кровинушку. Это страшное, очень страшное преступление! Он избил Леночку, и лишил её девственности в самой извращенной форме! Вы понимаете, что он натворил?
— Да, — выдохнула мать Алексея, хватаясь за сердце.
— Значит так. Сядет он надолго, лет на семь. И знаете, что с ним там будут делать зэки? Они его самого будут насиловать там за растление несовершеннолетней! Назад он вернется моральным уродом, если вообще вернется! И знаете, это будет торжество справедливости! Таким, как он, руки которых по локоть в крови, нечего делить землю с нормальными людьми. С такими, как моя кровинушка…
— Господи… — едва слышно пролепетала Лёшкина мать, сползая на кресло.
— Значит так. Есть у вас крайне малая возможность исправить ситуацию! Вы, как я вижу, люди не богатые. Да нам много и не надо. Если хотите, чтобы Алексей не сел, и чтобы Леночка забрала из милиции свое заявление, предлагаю квартиру, которую ваш Лёша получил от администрации города, переписать на меня. Это можно сделать за один день. Завтра. И завтра вечером вы уже сможете снова увидеть своего сына. — Вымогательница с победным выражением лица стояла посреди зала, осматривая квартиру, как свою собственность.
Я вышел из кухни.
Надо было видеть лицо Лены.
Из притягательно-милой, в одно мгновение оно превратилось в убогожественно-жалостливое.
— Девственница, а ты мне ничего не хочешь сказать? — спросил я. — Например, про Пашу.
Я отчетливо увидел, как у нее задрожали руки.
— Ты кто такой, что бы так разговаривать с моей дочерью? — накинулась на меня её мать.
Я лишь взглянул на нее, и она отпрянула.
— Разжиться на его страданиях захотели? — я уже смотрел на обеих. — Вы хоть знаете, через что ему пришлось пройти?
Они обе молчали. Лена, было, дернулась на выход, но Лёхин отец загородил собой проход из комнаты.
— Квартиры вы никакой не получите, — сказал я. — Потому что это были только слова, и реально никто квартиры «чеченцам» не давал, и давать не будет!
— Ну, он же говорил… — пролепетала Лена. — Сказал, что получил документы…
— Удостоверение участника войны он получил, а не на квартиру! — чуть не крикнул я.
— Значит… — что-то попыталась сказать её мать, но осеклась.
— Значит, что вы обе, курицы безмозглые, совершили самую страшную глупость в своей жизни, — сказал я. — Вы имитировали изнасилование, которого не было. Любая экспертиза это докажет. Ты, Лена, получишь срок за заведомо ложный донос. Но самое страшное, что вы не смогли понять — даже если вы заберете заявление, то Лёшку все равно уже не отпустят. Ты несовершеннолетняя, а это не подразумевает мирное разрешение вопроса. Его все равно запустят по всем этапам следствия… Дуры, вы, дуры…