Вайнштейн выбрался из отеля и зашагал вниз по Восьмой Авеню. Два мужика грабили на углу старушку. "Боже мой, – подумал Вайнштейн, – ведь были же времена, когда с этой работой справлялся только один. Хорош городишко! Полный хаос! Кант, конечно, был прав: рассудок, и только он, внедряет порядок. К тому же рассудок подсказывает, сколько следует оставлять на чай. Великолепная все-таки штука – умение рассуждать! Как они там обходятся без этого, в Нью-Джерси?"
Он направлялся к Гарриет поговорить насчет алиментов. Он все еще любил ее, хотя, пока они были женаты, она систематически изменяла ему с каждым, чья фамилия в манхэттенской телефонной книге значилась под буквой Р. Это он ей прощал. Но Вайнштейн никогда бы не заподозрил ничего дурного в том, что жена его Гарриет сняла вместе с одним из лучших его друзей дом в штате Мэйн, не оставив ему даже адреса, хотя и продержалась там три года. После того, как он узнал о них всю правду, Вайнштейн просто-напросто не хотел ее больше видеть – вот и все! Вообще-то его половая жизнь с Гарриет закончилась рановато. Собственно, спал он с ней всего трижды. Впервые – в день их знакомства, во второй раз – в ночь высадки американцев на Луне, и в последний – проверить, не болит ли еще спина после того, как месяцем раньше на нее свалилась штанга. "Ничего в тебе нет, Гарриет! -оправдывался Вайнштейн. – Кожа да кости. Каждый раз, когда во мне поднимается желание, я вынужден сублимировать его в высадке дерева в Израиле. Ты напоминаешь мне мою мать. (Речь идет о Молли Вайнштейн, да упокоит ее Бог, которая души в нем не чаяла и готовила лучшие в Чикаго голубцы по рецепту, считавшемуся фантастическим до тех пор, пока не выяснилось, что она начиняла их гашишем.)
Для половой жизни Вайнштейну требовалась иная женщина. Лу-Анн, например. Секс был для нее искусством. Единственное, что в ней раздражало, – она тотчас же сбрасывала с ног туфли. Однажды он попытался смягчить ее нрав тем, что дал ей почитать книжку об экзистенциализме, но она ее с досады съела. Впрочем, в сексуальном отношении Вайнштейн и сам считал себя неполноценным. По крайней мере, у него были сильные сомнения относительно длины. В собственных носках рост его равнялся 4 '5 ", хотя. правда, в чужих он мог достигать 5'4"… Да, женщины были его серьезнейшей проблемой, и он это понимал. С каждой, кто заканчивал колледж с хорошим аттестатом, он чувствовал себя импотентом. С секретаршами и машинистками зато вел себя гораздо вольнее. Впрочем, если женщина печатала быстро, больше 60 слов в минуту, Вайнштейн смущался и ни на что не оказывался способен.
Вайнштейн позвонил в дверь, и Гарриет тотчас же вышла на порог. Как всегда, подумал он, она выглядит расползшимся жирафовым пятном. Это сравнение считалось у них смешным, хотя они никогда его не понимали.
– Привет! – сказал он.
– О, Айк! – сказала она. – К чему эти формальности! Она была права: что за глупое приветствие! Вайнштейн презирал себя за неумение здороваться.
– Как дети, Гарриет?
– У нас их никогда не было, Айку
– Вот я и думаю, что 400 долларов в неделю – многовато для содержания потомства.
Она прикусила свою губу. Потом Вайнштейн сделал то же самое: прикусил ее губу.
– Гарриет! – сказал он. – У меня мало денег. Яйца не идут, и виды на завтра еще хуже.
– А если занять у этой шиксы?
– У тебя все, кто не еврейки – шиксы!
– Ладно, забудем об этом.
Вайнштейн ощутил внезапное желание поцеловать ее или кого-нибудь еще.
– Гарриет, на чем же все-таки у нас сорвалось ?
– Мы не умели смотреть действительности в лицо.
– Виноват не я. Ты сама сказала, что то был север.
– Ну и правильно. Действительность и есть север, Айк.
– Нет, Гарриет. Пустые мечтания – вот что есть север. Действительность – это запад. Лживые надежды – это восток, а Луизиана находится на юге.
Да, она все еще возбуждала его. Он потянулся к ней, но она отодвинулась, и руки его погрязли в кислом тесте.
– Вот, значит, зачем ты спала с тем психоаналитиком! – крикнул он. Лицо его исказилось от гнева. Вайнштейну даже показалось, что он может упасть в обморок, но он так и не вспомнил – как при этом следует падать.