и читал полных полтора дня. Люди пишут целые горы писем. Прекрасно, вдохнови-
тельно, удовлетворительно, но тоже катастрофа. Ленька, обнимаю вас всех. Пиши,
что с тобой. Или звони! Твой Юра 12 .
Письмо И.Ганзелки в Москву (10 апреля 1991 г.)
…Наконец-то я одно письмо от тебя получил, спасибо! Оно уже старое, но от
тебя. На нем дата 20.1.1991. Дата почтового штампа в Кисловодске 30.1.1991. И ко
мне в Прагу добралось 7.4.1991. В день рождения моей сестры.
Конечно, больше ты меня обрадовал звонком. Это единственный надежный
способ соединения. Телеграмму, о которой пишешь, я до сих пор не получил. Но основ-
ное, что ты приезжаешь. Надеюсь, что ты привезешь с собою фотографию своего
камина. Все остальное уже писать НЕ НАДО! Скоро мы уже повстречаемся у нас, с
душой на ладони… 13
Май, 1991 год. Бурлит Староместская площадь; тон задают студенты
Карлова университета; идут с транспарантами в ширину площади и с нацио-
нальными флагами, поднятыми над головами. Молодые интеллектуалы идут
мимо вознесенного над площадью Яна Гуса, он их вечный профессор, учи-
тель на все времена. Здесь избегают произносить пустые слова, но теснее
смыкают плечи, демонстрируют сплоченность. Второй год чехи живут без
российского (советского) патроната и спорят, какая цивилизация, восточная
или западная, им ближе; они делают исторический выбор. Увы, полвека жиз-
ни в коммунальной квартире Восточной Европы с властным и грубоватым
хозяином заставляют крепко подумать. А когда память возвращает к подав-
лению Пражской весны, как все было, сомнения покидают даже колеблю-
щихся. Можно забыть, как тебя обидели, но как унизили, не забудешь.
Я не раз бывал на этой площади, сидел на ступенях у монумента, но
впервые замечаю, что под ногами базальтовая брусчатка, какою выложена
Красная площадь в Москве. Как будто из единого карьера, из той же кам-
нерезной мастерской. Камни под ногами одни, а дороги – в разные стороны.
Мой известинский коллега Станислав Кондрашов в те дни писал:
«…неужели мы, русские, великий народ, так глухи к проявлениям нацио-
нального духа других народов? Неужели не ясно нам, что только широта
подхода, мудрость и понимание со стороны Москвы могут в рамках новой
демократической федерации изжить тот первородный грех, который литов-
цы, латыши и эстонцы усматривают в присоединении их стран к Советскому
Союзу на основе секретного протокола к пакту Молотова–Риббентропа?» 14.
События 1968 года – грех того же порядка.
Между прочим, когда «Известия» предложили Кондрашову, одному из
самых авторитетных журналистов-международников, освещать в газете
ввод войск в Чехословакию, он отказался: «не моя тема». Американист, долго
проработавший за океаном, он не хотел иметь с этим ничего общего. Но с ин-
тересом отправился в весеннюю Прагу 1990 года. И что бросилось в глаза?
«Советское посольство занимает большую территорию в живописном праж-
ском районе. Ограда – само собой понятно. Но поверх ее – колючая проволо-
ка. В братской стране?! Какими глазами смотрят на эту проволоку пра-
жане?»15. Что бы мой друг сказал, увидев наше посольство в том треклятом
августе шестьдесят восьмого, в тройном оцеплении танков, ощетинившихся
жерлами пушек, направленных на чешских женщин, толкающих перед собой
по тротуару коляски с детьми?
Ограда советского посольства в Праге и год спустя по всему периметру
защищена колючей проволокой; напоминает ограду колымских лагерей на
Челбанье, на Мальдяке, на Широком. Мы их видели в 1977 году, сплавляясь с
друзьями на лодках по Колыме. C Вадимом Тумановым осматривали лагеря,
в которых он провел много лет; на Мальдяке услышали, как в дни ввода
войск в Прагу старый рецидивист, не раз сидевший за убийства и разбой,
бродил пьяный по поселку и каждому встречному совал в лицо газету с со-
общением ТАСС о вводе войск: «Ну, полный беспредел!»
Многие люди, не зная этого слова, чувствовали то же самое.
В декабре 1991 года в государственном замке Либлице, под Прагой
ожидалась международная конференция о чехословацких событиях, я вос-
пользовался приглашением чехословацкой Академии наук.
Не знаю, со смыслом ли свели вместе Александра Дубчека, Олдржиха
Черника, Богумила Шимона, Венека Шилгана, Иржи Гаека, Иржи Пеликана,
многих чехословацких реформаторов и диссидентов, историков Москвы,
Варшавы, Берлина, Софии, Будапешта, ученых стран Европы и Америки в
этом древнем замке ХVIII века, или так получилось, но великолепие старин-
ного поместья и слегка размытого туманом ухоженного парка с опавшим зо-
лотом листьев на гаревых дорожках побуждают думать, как ничтожны оби-
ды, споры, взаимные претензии властей перед целительной красотой осен-
него утра.
Отношение интеллектуалов к реформам на конференции образнее дру-
гих выразил когда-то гонимый философ Иван Свитак.
Не желая садиться в тюрьму, пусть даже родную, он эмигрировал, был
профессором Колумбийского и Калифорнийского университетов и после
двух десятков лет вернулся на родину. В Пражской весне он видит отчаян-
ную попытку Икара. Пусть смельчак не поднялся к облакам, рухнул в море,
но какой дерзкий замысел, как он прекрасно взлетел!
В перерывах между заседаниями мы говорим о чехословацком партий-
ном чиновничестве 1970-х и 1980-х годов, для которых верность Москве да-
вала преуспеяние, более надежное, нежели служение нации. Идея приорите-
та интернационального над национальным подразумевала готовность «ма-
лого народа» принести себя в жертву «большому», «старшему». В Сибири я
встречал потомков поляков, участников освободительных движений первой
и второй половины ХIХ столетия. В России, писал П.Кропоткин, даже умерен-
ные люди считали, что «выгоднее иметь Польшу хорошим соседом, чем
враждебно настроенной подчиненной страной. Польша никогда не потеряет
своего национального характера; он слишком резко вычеканен. Она имеет и
будет иметь свое собственное искусство, свою литературу и свою промыш-
ленность. Держать ее в рабстве Россия может лишь при помощи грубой фи-
зической силы, а такое положение дел всегда благоприятствовало и будет
благоприятствовать господству гнета в самой России» 16.
Это не только о Польше.
Когда бы правители прислушивались к предкам, не меньшим патрио-
там, чем потомки, в Европе в последние два столетия поубавилось бы нена-
висти. Но не при каждом государе есть мудрый Кропоткин.
После заседаний, если заканчивались засветло, я ехал автобусом из
Либлице в Прагу. Никогда раньше Ганзелка не выглядел таким усталым.
Осунулся, под глазами круги. Нервы напряжены, скачет артериальное давле-
ние. Усталость накапливалась еще с тех пор, как он пошел садовником в сады
на Петршине, а по ночам переводил чужие тексты. Слишком долго страдал
от невостребованности, безденежья, напрасных попыток издать их с Миро-
славом книгу о Цейлоне.
Теперь побаливает печень, пораженная малярией; малярию он не раз
подхватывал в африканских саваннах. На этих днях сильно испугался, когда
при чтении газеты строчки вдруг стали терять резкость. Усилием лицевых
мышц он поднимал брови, смеживал веки, повторял упражнение снова, но
хрусталики не слушались. Газеты ему читает, Юлианка (Юлия Хорватова), в