нут десять. Я пришел в неистовство и кричал, что я пока на земле Чехослова-
кии, председатель правительства страны, а они пришли, как враги, как окку-
панты, оскорбили наш народ. “Тише, тише, не кричите, пожалуйста…” В этот
момент из самолета спустился по трапу советский генерал; судя по знакам
отличия, генерал авиации. Офицеры отпустили меня. Генерал сказал: “Никто
не собирается вывозить вас в Советский Союз как в тюрьму. Вы будете до-
ставлены на переговоры. Вы должны в них участвовать вместе с вашими
друзьями, которые уже на борту. Не надо осложнять ситуацию”.
Если это так, сказал я, пусть мои друзья выйдут из самолета, я хочу их
видеть и спросить, куда их собираются увозить, и если они меня убедят, что
я должен быть с ними, я поднимусь. “Мы не можем это сделать, – сказал ге-
нерал, – вы зря драматизируете ситуацию”. Тогда я ответил, что это они, со-
ветские военные, осложняют ситуацию: пришли на нашу землю и предлага-
ют мне оставить родину. “Вы едете на переговоры с Брежневым, Косыгиным,
Подгорным. Я генерал Советской армии и гарантирую, что ни один волос не
упадет с вашей головы”. Вокруг нас уже толпились военные. Силы оставляли
меня, сказалось, видимо, что ночь не спал и весь день не ел. Поверив генера-
лу, я сам, без чужой помощи, поднялся на борт. Когда вошел, увидел Дубчека,
Шпачека, Смрковского, Шимона… У всех были слезы на глазах. Рядом с каж-
дым, по обе стороны, сидели советские офицеры… Разговаривать между со-
бой не разрешалось. Когда я вошел, Дубчек не удержался: “И ты здесь!”
Со мной тоже сели рядом капитан и лейтенант. Весь полет прошел мол-
ча. Я оказался в хвостовой части самолета, мимо меня другие проходили в
туалет.
Через полчаса самолет совершил посадку в Легнице, на польской тер-
ритории, где советская военная база, штаб армий Варшавского договора. Нам
разрешили спуститься на летное поле. Рядом аэродромные службы. В сопро-
вождении солдат можно было прогуляться до туалета. Там я встретился с
Дубчеком, с ним двое солдат. Мы перебросились парой слов о том, что с
нашей страной происходит что-то страшное. “Я думаю, это конец”, – сказал
Дубчек. Он ощущал происходящее острее других, поскольку жил в Советском
Союзе и ему понятнее было, с чем мы имеем дело. Тем не менее я не верил, не
хотелось верить, что это конец.
Теперь нас никто не принуждал, мы сами вошли в самолет и полетели
дальше. Не помню, сколько времени были в воздухе, но когда приземлились
и вышли, оказались снова на летном поле, нас поджидали легковые машины.
Стали рассаживать по местам, снова возникла суматоха. Я не хотел быть от-
дельно от Дубчека, мы шли вместе, а военные попытались оторвать нас друг
от друга, увести в разные стороны. Это были офицеры не армии, а безопасно-
сти, все в штатском, при галстуках. На вид от тридцати до сорока лет. Они не
решались применять силу. Возможно, на них произвел впечатление крик
Дубчека: “Что вы делаете, я первый секретарь ЦК партии Чехословакии, со
мной рядом премьер-министр правительства. Что вы себе позволяете!” Че-
кистам непонятно было, как себя вести. Похоже, им в первый раз приходится
обращаться с руководителями партии и правительства другой страны. Жда-
ли делегацию, которую надо куда-то сопровождать, а из самолета сошли лю-
ди, практически арестованные. Чекисты не хотели драки. Напротив, прояв-
ляли к нам почтение и просили сесть в указанные каждому машины; они вы-
полняли приказ.
Мы смирились. В каждой машине был шофер, с ним рядом офицер, а два
других офицера устраивались на заднем сиденье по обе стороны от “гостя”.
Была ночь; по пути я спросил, куда мы едем. Ответили: недалеко. Мы про-
ехали Мукачево и стали подниматься в карпатские горы. Густой лес, ограда,
дачный поселок. Машина остановилась. Меня проводили в один из неболь-
ших двухэтажных домиков. На первом этаже гостиная и спальня.
Я отправился отдыхать, закрыл за собой дверь, но офицер предупредил, что
дверь должна оставаться открытой. По обе стороны от двери сидели офице-
ры, тоже в штатском, но с автоматами. Так безопасно мне не приходилось
спать никогда в жизни.
Где мои товарищи, я не знал.
Утром был неожиданно учтивый завтрак: бутылка грузинского вина,
шпроты, колбаса, масло, черный хлеб, чай. Не знаю, чему мы были обязаны,
но положение наше явно улучшалось. После завтрака я вышел прогуляться и
на асфальтовой дорожке встретил Смрковского. Мы обнялись. Он достал
свежий номер “Руде право”, в нем ночное обращение президиума ЦК к наро-
ду. Мы поговорили четыре-пять минут, пока офицеры не попросили нас вер-
нуться в свои домики. Я сидел там снова один, ничего не делая, не представ-
ляя, что происходит с другими. В середине дня зазвонил телефон. Я услышал
голос Дубчека. Он сказал, что скоро за мной заедут и нас отправят в Москву.
“Это я тебе сообщаю, чтобы ты больше не сопротивлялся”.
В Москву нас отправляли в разных самолетах.
Я летел на военном грузовом Ил-18. Как потом оказалось, на таком же
увозили Дубчека. Сопровождение было все то же, штатское. В аэропорту
Внуково ожидала “Чайка”. Никого из встречающих не было. Машина неслась
в город. Я оказался в каком-то здании, то ли это был Кремль, то ли ЦК на
Старой площади. Скорее всего, это здание ЦК, поскольку Брежнев потом за-
метил, что здесь заседает Политбюро. Меня ввели в комнату, там за большим
столом сидел Дубчек, напротив Брежнев, Косыгин, Подгорный, Воронов…
Мы пожали друг другу руки. Ни я, ни они не пытались обняться, как в преж-
ние времена, с моей стороны это было невозможно. Мы с Дубчеком оба были
сдержанны и холодны. Зрелище малоприятное: они все в белых рубашках и
при галстуках, а мы небритые, грязные, в костюмах, давно не бывших под
утюгом. Я не знаю, о чем шел разговор до моего прихода, но при мне первым
заговорил Брежнев. Не будем, сказал он, упрекать друг друга, отметем про-
шлое. Положение у нас с вами трудное, его можно повернуть и в одну, и в
другую сторону…»
Письмо М.Зикмунда в Иркутск (6 декабря 1990 г.)
…Отвечаю на твой вопрос. Весь 1968 год мы с Иржи очень много работали – я в
Злине, он в Праге. Заканчивали новую книгу «Цейлон. Рай без ангелов», писали ста-
тьи, выступали на радио, шли на митингах в поддержку Пражской весны. Мы были
убеждены в способности власти исправить деформации прошлого, опираться, в
первую очередь, на возможности самого чехословацкого общества, а не стран совет-
ского блока.
Мысль о реальности военного вторжения никогда не приходила в голову. Мы с
женой, сыном, мамой жены две недели отдыхали под Сплитом, на берегу моря. Ле-
тели туда туристической компанией «Чедок», 60–70 чехов и словаков. Прекрасно ку-
пались, загорали, а в последний день, 19 августа, был торжественный ужин. Меня
там все знали, спрашивали о разном, в том числе о том, возможен ли в нашу страну
ввод советских войск. Я отвечал без тени сомнения: с точки зрения международного
права и ситуации, как она складывается, военное решение бессмысленно и невоз-
можно. Утром 20 августа я отправил тебе почтовую открытку; в этот день с
группой мы возвращались в Прагу. Домой добрались к вечеру.
А между часом и двумя ночи раздался звонок. Звонил мой друг Карел Пав-