нял чехословацкой делегации: ваша страна лежит на территории, на кото-
рую во время Второй мировой войны ступила нога советского солдата; мы
заплатили за нее огромными жертвами и уходить не собираемся. «В его мо-
нологе содержалась одна простая идея: наши солдаты дошли до Эльбы, и по-
тому сейчас там наша, советская граница» 24.
Общественная атмосфера для многих чехов и словаков становилась
удушающей; все труднее было заниматься предпринимательством, выез-
жать за рубеж; утрачивался интерес к публичным дискуссиям, еще недавно
жарким, когда на улице собирались толпы, а ораторы выступали с балкона
второго или третьего этажа, и если бы кто-то, не в меру темпераментный,
сорвался вниз, его подхватили бы сотни рук. Теперь дискуссии были скучны,
выкрики бессильных одиночек не трогали сильно поредевшую уличную
толпу. Люди старались держаться от власти подальше. Потерявшие работу
возвращались в дом, в семью; возрождение домашнего очага, частной сферы,
традиционных ценностей было новой особенностью общественного разви-
тия. Ячейкой оппозиции становилась семья, и с этим ничего не могли поде-
лать власти и чужие войска.
Дубчеку и Чернику, пока остававшимся у власти, но понимавшим, что
это ненадолго, надо было думать о том, как сохранить пражских интеллекту-
алов, цвет национальной интеллигенции. Они не препятствовали тем, кто до
ввода войск оказался на Западе, самим решать, возвращаться или задержать-
ся за рубежом, но иных приходилось уводить в тень, подальше от глаз совет-
ского руководства. Угроза нависла над остававшимся в Праге Иржи Ганзел-
кой; на московских переговорах Брежнев позволил себе выпад, в те времена
чреватый непростыми последствиями для писателя, его близких. Обсуждали
информацию с Высочанского съезда:
« Брежнев... По сообщениям, в новый Центральный Комитет избраны 12 авторов
“2000 слов”. Можно себе представить атмосферу.
Подгорный. И Ганзелка, наверное, избран».
Это имя вывело Брежнева из себя.
Он дал волю беспричинному раздражению. Конечно, он помнил, как пу-
тешественники, авторитетные во многих странах, были первыми из ино-
странцев, добравшимися до глухих углов Сибири, Дальнего Востока, Крайне-
го Севера; по его просьбе они передали изложенные на бумаге свои откро-
венные наблюдения. Им в голову не приходило славословить, воспитанные в
другой культуре, они надеялись своей искренностью помочь народу, став-
шему близким, родным. Когда Брежнев в приступе восторга обещал им ор-
дена Ленина и звания членов Академии наук СССР, Ганзелка тогда возразил:
«Не нужно награждать за мысли и предложения». Высшей наградой для них
было бы «дожить до времени, когда из анализа будут извлекать практиче-
скую пользу» 25.
Теперь Брежнев не мог им простить, что готов был осыпать почестями,
но приручить не смог. Он говорит о Ганзелке, выдавая свое болезненное вос-
приятие чужой известности, культуры, интеллекта. И это хорошо, что реак-
ция на слова Подгорного – «И Ганзелка, наверное, избран» – последовала тут
же; иначе, если бы он помедлил и подумал, с языка вряд ли сорвались бы вы-
деленные мною ниже слова, и Леонида Ильича мы бы понимали меньше.
« Брежнев. Этот чешский миллионер, который за счет чешского народа, за счет дру-
гих стран и за счет нашей страны совершил экзотическую поездку и разбогател. Ему мало
было денег...» 26
Мало было денег!
Так видел чехов и их проблемы Верховный главнокомандующий, посы-
лая одну из крупнейших армий мира брать Прагу. Ганзелке выдали дипло-
матический паспорт и через две недели после ввода войск предложили вы-
ехать с семьей в Стокгольм в качестве экономического советника посоль-
ства. Прибыв к месту работы, он написал руководству страны «письмо с
просьбой подумать об этом назначении еще раз и в любом случае постарать-
ся вернуть меня на родину быстрее. Не хочу в это сложное для родины время
находиться за рубежом. Я привык сам отвечать за все, что делаю и говорю.
Мое место сейчас в Чехословакии». И предупредил, что если через четыре
месяца, до 31 января 1969 года, его не вернут, «я вернусь по своей воле и бу-
ду готов за это нести ответственность. Дней за десять до истечения этого
срока, где-то в двадцатых числах января, я получил известие, что мне разре-
шено вернуться в Прагу» 27.
Как бы все ни складывалось, у него есть дом и письменный стол. Он не
представлял, в каком окажется положении, когда к власти придут Гусак, за
ним Якеш, и начнется массовая чистка партии. Судьба каждого, его работа,
будущее детей, благополучие семьи будет зависеть от ответа на единствен-
ный вопрос: ввод советских войск – интервенция или братская помощь? Это
же так просто. Но в 1970 году «неправильно» ответят около 500 тысяч ком-
мунистов; Ганзелка и Зикмунд в их числе.
Пока Ганзелка работал в Стокгольме, Зикмунду позволили вылететь на
пять-шесть недель в Коломбо, дособрать материал для рукописи о Цейлоне.
Они с Ганзелкой писали ее последние годы, книга была близка к заверше-
нию. Я узнал об этом из почтовой открытки-фотографии с празднично
убранными лобастыми слонами.
Открытка М.Зикмунда в Иркутск (2 февраля 1969 г.)
Леня дорогой, сердечный привет тебе, твоей семье и нашим хорошим настоя-
щим друзьям. Тоже от имени Юры. Кончу рукопись новой книги, в конце марта буду
опять на родине. Жму тебе руки. Твой Мирек 28.
В апреле 1969 года Зикмунду позвонит премьер-министр Олдржих Чер-
ник, пригласит к себе на дачу. Черник был в рабочих сапогах и совсем не по-
хож на себя, каким выглядел на портретах. «Знаешь, ситуация изменилась, о
делах поговорим в другой раз», – сказал он, извиняясь. На даче появились
Дубчек и Смрковский. «Это был последний день активной работы Дубчека, –
будет вспоминать Зикмунд. – Через два или три дня его снимут и направят
послом в Турцию, но я об этом не имел представления, чувствовал только,
что все трое напряжены. Лицо Дубчека было белым и рыхлым, как размоло-
тое зерно. Видимо, уже знали о скорой развязке. Дубчек взял мою руку и
сравнил со своей: “Откуда ты приехал, весь такой черный, как из Африки?”
Позавчера, отвечал я, прилетел из Коломбо. И стал рассказывать о диких
слонах. Все трое слушали с интересом; это был другой мир, о котором они
ничего не знали. Я нашел предлог распрощаться и оставить их одних» 29.
Три последующих года я не имел представления, что с Ганзелкой и
Зикмундом. Звонил и звонил в Прагу и Готвальдов (Злин), слышал заучен-
ный ответ чешских телефонисток: «Извините, номер не отвечает». Письма
возвращались как не доставленные, большинство исчезало без объяснений.
Имена путешественников как ветром сдуло со страниц газет, и я радовался
редким случаям, когда какой-нибудь обозреватель, пусть неизвестный, из
«нормализаторов», по инерции в статье называл их имена в ряду «чехосло-
вацкой контрреволюции», притаившейся в подполье или бежавшей на Запад.
Все-таки надежда, что живы.
Изумляли, прилетая в Москву, чехословацкие журналисты, в большин-
стве неизвестные и самодовольные; на вопрос о путешественниках, что с
ними, они пожимали плечами, извиняясь, что впервые слышат эти имена,
торопились распрощаться и больше не попадались на глаза.
В бессилии узнать, что происходит, я уже впал в отчаяние, как вдруг
оказалось, что из вороха моих почтовых отправлений каким-то невероятным