Монах трясся.
– Да не дрожи ты так, старина! Разве архангел не дал тебе такой наказ? Только керосин, много керосину!.. И будь здоров!
Мы вскочили в седла. Я бросил последний взгляд на монастырь.
– Ты хоть что-нибудь узнал, Зорба? – спросил я.
– Насчет выстрела? Не порть себе кровь, хозяин. Захария прав: Содом и Гоморра! Дометиос убил маленького красивого монаха. Вот и все!
– Дометиос? Почему?
– Нечего в этом копаться, говорят тебе, хозяин, здесь только отбросы и зловоние.
Он повернулся к монастырю. Монахи выходили из трапезной, склонив головы и скрестив руки они шли в свои кельи.
– Прокляните меня, святые отцы! – крикнул Зорба.
19.
Первой, кого мы встретили, ступив ногой на наш пляж с наступлением темноты, была съежившаяся перед нашей хижиной Бубулина. Когда при свете лампы я увидел ее лицо, мне стало страшно.
– Что с тобой, мадам Гортензия? Ты заболела? С той минуты, когда в ее сознании поселилась великая надежда на замужество, наша старая обольстительница потеряла всю свою непостижимую и подозрительную соблазнительность. Она пыталась стереть все свое прошлое, отбросить яркие перья, которыми украшала себя, обирая пашей, беев и адмиралов. Старая русалка мечтала только о том, как стать добропорядочной женушкой, соблюдающей приличия. Честной женщиной. Она больше не красилась, не наряжалась, словом, распустилась.
Зорба не открывал рта. Нервно подкручивая свежеподкрашенные усы, он зажег плиту и поставил кипятить воду для кофе.
– Злодей! – вдруг проговорила роковым голосом старая певица.
Зорба поднял голову и посмотрел на нее. Взгляд его смягчился. Он не переносил, когда женщина обращалась к нему дущераздирающим тоном, это выворачивало ему душу. Одна женская слеза могла его утопить.
Ничего не сказав, он налил кофе, положил сахар и стал размешивать.
– Почему ты меня заставляешь так долго томиться, прежде чем женишься на мне? – проворковала старая русалка. – Я больше не осмеливаюсь показаться в деревне. Я обесчещена! Обесчещена. Я убью себя!
Облокотившись на подушку, я лежал усталый на своей постели, наслаждаясь этой комической и горестной сценой.
– Почему ты не привез свадебные венки? Зорба почувствовал дрожащую пухленькую руку Бубулины на своем колене. Оно было последней опорой на земле, за которую цеплялось это создание, тысячу и один раз потерпевшее кораблекрушение.
Казалось, Зорба это понимал, и его сердце постепенно смягчалось. Но даже на этот раз он ничего не сказал. Старый грек налил кофе в три чашки.
– Почему ты не привез венки, дорогой? – повторила мадам Гортензия дрожащим голосом.
– У них в Кандии не было достаточно красивых, – ответил Зорба сухо.
Он подал каждому чашку и забился в угол.
– Я написал в Афины, чтобы нам прислали самые красивые, – продолжал он. – Еще я заказал белые свечи и драже с шоколадной и миндальной начинкой. По мере того как он говорил, его воображение распалялось. Глаза заблестели, похожий на поэта в жаркие часы вдохновения, лукавый грек приближался к той точке, где выдумка и действительность смешиваются и узнаются, словно сестры. С шумом отхлебывая кофе, Зорба закурил вторую сигарету – день прошел хорошо, лес у него в кармане, он расплатился с долгами и был доволен. Хитрец снова пустился фантазировать:
– Нужно, чтобы наша свадьба наделала шуму, моя маленькая Бубулина. Ты увидишь, какой свадебный туалет я тебе заказал! Именно поэтому я оставался так долго в Кандии, любовь моя. Я вызвал двух знаменитых портних из Афин и сказал: «Женщина, на которой я женюсь, не имеет себе равных ни на Востоке, ни на Западе! Она была королевой четырех держав, сейчас же она вдова, державы рухнули, и она согласилась взять меня в мужья. Поэтому я хочу, чтобы ее свадебное платье тоже не имело себе равных – все из шелка, расшитое жемчугом и золотыми звездами!» Обе портнихи стали громко кричать: «Это будет очень красиво! Все приглашенные на свадьбу будут ослеплены!» – «Тем хуже для них! – вот что я сказал. – Сколько это стоит? Ставное, чтобы моя любимая была довольна!»
Мадам Гортензия слушала, прислонившись к стене. Туповатая улыбка животной радости застыла на ее дряблом, морщинистом лице, розовая лента на шее едва не лопалась.
– Я хочу сказать тебе кое-что на ухо, – прошептала она, бросая на Зорбу млеющий от восторга взгляд.
Зорба подмигнул мне и наклонился.
– Я тебе кое-что принесла сегодня, – прошептала ему будущая супруга, сунув свой маленький язычок в большое волосатое ухо. Она вытащила из-за корсажа носовой платок с завязанным уголком и протянула его Зорбе. Тот двумя пальцами взял маленький платок и положил его на правое колено, затем, повернувшись к двери, стал смотреть на море.
– Ты не развяжешь узелок, Зорба? – спросила она. – Я вижу, что ты совсем не торопишься!
– Позволь мне сначала выпить свой кофе и выкурить сигарету, – ответил он. – Я его уже развязал и знаю, что там.
– Развяжи узел, развяжи! – умоляла соблазнительница.
– Говорю же, сначала выкурю сигарету. – Он бросил на меня тяжелый укоризненный взгляд: «Все это из-за тебя!»
Зорба курил и, медленно выпуская дым из ноздрей, продолжал смотреть на море.
– Завтра будет сирокко, – сказал он. – Погода изменится. Деревья набухнут, груди молодых девушек тоже, им не удержаться больше в корсажах. Плутовка весна, приди же, дьявольская выдумка!
Старый грек замолчал, затем через минуту продолжил:
– Все, что есть в этом мире хорошего, – это выдумки дьявола: красивые женщины, весна, жареный поросенок, вино. А вот Господь Бог сотворил монахов, посты, настой ромашки и безобразных женщин, черт возьми!
Говоря это, он бросил свирепый взгляд на бедную мадам Гортензию, которая слушала его, съежившись в углу.
– Зорба! Зорба! – молила она.
Но он закурил новую сигарету и вновь стал смотреть на море.
– Весной сатана царствует. Развязываются пояса, расстегиваются корсажи, старухи вздыхают… Эх, мадам Бубулина, прочь руки!
– Зорба! Зорба! – снова взмолилась бедная женщина. Она наклонилась, взяла маленький носовой платок и вложила Зорбе в руку. Тогда он бросил свою сигарету, схватил узелок и развязал его.
– Что это такое, мадам Бубулина? – спросил он с отвращением.
– Кольца, маленькие кольца, мое сокровище. Обручальные кольца, – судорожно шептала старая соблазнительница. – Свидетель есть, ночь прекрасна, Господь Бог смотрит на нас… Поженимся, мой Зорба!
Зорба смотрел то на меня, то на мадам Гортензию, то на кольца. Казалось, у него в груди безуспешно боролись между собой множество чертей. Несчастная в ужасе смотрела на него.
– Мой Зорба! Мой Зорба! – ворковала она.
Я вытянулся на своей постели и ждал. Перед ним открыты все пути, какой же выберет Зорба? Зорба вдруг тряхнул головой. Он принял решение, лицо его озарилось. Хлопнув в ладоши, он поднялся рывком.
– Выйдем! – воскликнул он. – Выйдем к звездам, чтобы сам Господь Бог нас увидел! Пойдем, возьми кольца, ты умеешь читать псалмы?
– Нет, – ответил я, забавляясь. Ну, неважно, я уже спрыгнул на пол и помог доброй женщине подняться.
– Я-то умею. Забыл тебе сказать, что ребенком пел в церковном хоре; я сопровождал попа на свадьбах, крестинах, похоронах и выучил церковные песнопения наизусть. Идем, моя Бубулина, идем, моя курочка, подними паруса, мой французский фрегат, и встань справа от меня! Из всех бесов Зорбы верх одержал добросердечный бес-весельчак. Мой товарищ сжалился над старой певицей, сердце его разрывалось при виде ее увядших глаз с таким беспокойством глядевших на него.
– К черту, – пробормотал он, решаясь, – я еще могу дать радость женщине, вперед!
Взяв под руку мадам Гортензию, Зорба устремился на берег, передал мне кольца, повернулся к морю и затянул молитву: «Благословен будь наш Господь во веки веков, аминь!»
Потом старый хитрец обратился ко мне:
– Вот, смотри, хозяин. Когда я крикну: «Ой-е! Ой-е!» передашь нам кольца. Он снова заревел своим грубым ослиным голосом: