Нож с застывшими на нем каплями крови. Вспоротая плоть. Крик, замерзающий на выдохе, переходящий в шелестящие звуки. Камень — изрезанная трещинами, пропитанная кровью и кеном глыба. Жизнь, обрывающаяся на вздохе. Темнота…
— …и не быть такой беспечной, — ловлю кусок фразы Эрика, поднимаю на него глаза и не сразу осознаю, что именно он сказал.
— Беспечной? — Слова вырываются сами, яростные, пропитанные обидой. Если бы не моя «беспечность», он бы до сих пор жил с Лидией и прогибался под Гектора. А навсегда потерянная для мира ясновидица никогда не вышла бы на свет. Беспечность — оставить меня в неведении, превратить в слепого котенка, тыкающегося мордочкой мимо миски.
Я не знала, что делать. Не знала даже, выживу ли. А он — человек, которого я считала родным — ни словом, ни делом не подсказал, как выбраться из ситуации, которую сам и создал.
— Беспечной?! — повторила я и встала. Жила ожила, натянулась, вены заныли от напряжения. Все же сольвейги лучше всего восстанавливаются, когда злы.
Эрик молчал и сверлил меня взглядом. Ждал, наверное, что я начну истерить. И вообще молчание в ответ на возмущение — отличный способ манипуляции. Можно дождаться, когда человек дойдет до точки кипения, а затем использовать эту его слабость. Люди часто используют слабости других людей.
— Знаешь, ты… — Дыхание опаляет горло. Ладони горят, а перед глазами языки пламени. Злость. Чистая злость вырывается из груди, истекает кеном, которого до этого моменты и не было почти. Я же выложилась, чтобы исцелить Лидию, так откуда во мне взялось столько кена?
Эрик отпрянул. Не испугался — чего ему бояться, все же я слабее — но отступил. Увеличил расстояние между собой и моей яростью. Но взгляд не смягчился ни на йоту.
— Знаю. Но и ты должна помнить, что присягала мне.
Резкие слова секут душу, оставляя лиловые полосы. Воздух вырывается свистом. Слова закончились, возмущение пронеслось волной огня, сжигая их. Я пытаюсь найти хоть что-то, за что могу зацепиться. Фразу, колкую настолько, чтобы причинить не меньшую боль. Не нахожу, и от этого обида разрастается, кипит в крови.
А потом вспоминаю. Сегодня в семь. Благодарность обратится в месть — не настолько существенную, ведь Эрик и знака не подал, что его задел наш с Владом обмен. Но приятную. Чисто для меня. И плевать, что Эрик говорил об опасности. Сейчас злость сильнее благоразумия.
Опускаю глаза в пол и тоже отступаю на шаг. Еле сдерживаю злорадную улыбку — сама от себя не ожидала такой реакции. Обида растворяется медленно, сменяясь торжеством.
Но я ничего не скажу. Не позволю испортить мне вечер. Амулет Барта скрывает меня даже от тех, кто был в кане. Наверное, потому, что сам Барт там тоже побывал. Да и Влад заслуживает того, чтобы его предупредили. Эрик вряд ли этим озаботится.
Телефонный звонок заставил вздрогнуть. До этого момента я не подозревала, до чего напряжена. А надпись на дисплее порадовала.
Я подняла на Эрика взгляд и едко бросила:
— Не бойся, не забуду.
Покинуть кабинет было блаженством. Я быстро преодолела коридор, на ходу включаясь в разговор.
— Рада, что ты позвонила.
Я действительно обрадовалась. В частности тому, что можно было уйти, сбежать из-под ледяного взгляда и колких слов. Не того я ждала от разговора с Эриком, но уж что есть.
— Шутишь? С того самого вечера, когда ты сказала, что не приедешь, я места себе не нахожу! — яростно ответила Ира. — Ты пригнала меня в Липецк, а ты знаешь, как мне тяжело здесь находиться. Особенно вместе с Крегом.
— Вы приехали? Давно?
— Вчера. Я звонила тебе, но ты была вне зоны. Что происходит, Полина?
— Все хорошо. Действительно хорошо. Знаешь… а приезжайте ко мне. Через пару часов устроит? Я только с Аланом поздороваюсь и буду. Идет?
— Хорошо, мы будем.
Что ж, не все так плохо. У меня есть друзья, которым не все равно. Которым плевать на власть и кен сольвейга. Они волнуются. Переживают. И вовсе не кичатся своим положением, как некоторые. Нужно уметь ценить то, что есть. И я буду.
На Достоевского я приехала к трем. Немного побыла с Аланом, и это утихомирило злость, клокочущую в груди. Невозможно злиться на человека, когда безумно любишь его копию. Сын не взял от меня ничего — как внешне, так и характером, упрямым и напористым, пошел в отца.
Я не жаловалась. То, что непростительно взрослым, умиляет в детях.
Ира и Крег уже ждали меня у подъезда. Сидели на лавочке, обнимались и мило ворковали. Хорошо, что Влад не видит, он бы не пережил. Чувство собственности еще никто не отменял, а у него оно иногда на первом месте.