Возвращение к истокам
Ксюша Ангел
Пролог
Вождям хищных не снятся вещие сны.
Для этого у них есть пророчицы – не в каждом племени, но атли повезло. У атли пророчицы всегда были сильными, и только после недавних событий я понял, почему.
Ночью мне приснился Барт.
Он был в белом, как чертовы ангелы, и силуэт его светился в холодных лучах бело-голубых солнц. Солнца было два – одно лежало округлым боком на горизонте, а второе, размером с монету, застыло у нас над головами – пятно на сиреневом небе. Белесая трава опутала ноги и щекотала колени.
– Теперь ты знаешь, – сказал сольвейг, не глядя на меня. Его кутал мир, недоступный мне, непонятный и дикий. Меня же этот мир отторгал.
– Она умрет, – спокойно ответил я и сам удивился этому спокойствию. – Ты готовил ее к смерти.
– Гуди готовил, – поправил меня Барт. – Тебя я просил о другом.
В этом мире нет воздуха, а мне безумно хочется вдохнуть – холодный, земной, пахнущий морозом и городом. Но вдохнуть не получается. Ничего не получается – только стоять и слушать, что скажет сольвейг. Меня тут нет – бесплотный дух, призванный сильным.
– Разве я что-то могу?
Мысли совсем не о том. Какая разница, кто отправил ее на смерть? Наградив оружием, одев в доспехи, осенив святым знамением. Противник сильнее в сто, нет, в тысячу раз, и ей не выйти из битвы живой. Барт знал все еще в тот день, когда впервые пришел ко мне. Как и то, что я пойду на все, лишь бы этого избежать. Потому и не сказал главного.
Тогда.
Большое солнце скатилось вниз, вросло в линию горизонта почти наполовину. И свет его – холодный, резкий – серебрил высокую траву. Степь, казалось, была бескрайней.
Ответа сольвейга я не хотел. Знал, что он скажет – чувствовал кожей. От знания этого хотелось откреститься. Впервые в жизни пустить все на самотек, сделать вид, что мне не под силу воплотить ужасный план Барта. Но он не глуп, потому и выбрал меня.
– Можешь, – кивнул он. – И сделаешь.
Сделаю, куда я денусь. Тем более, план чертовски прост – сольвейг поделился им без сожалений. И тогда я понял: он не знает ее. Даже после смерти, даже обретя мудрость, или что там обретают в мирах, подобных этому.
Наверное, стоило отступить, послать Барта лесом, но я слушал и кивал, пока большое солнце полностью не скатилось за горизонт, и нас не окутали сумерки.
А когда проснулся, впервые в жизни почувствовал, что кожа покрылась противным липким потом. Женские объятия душили, и я выбрался на воздух – на небольшой, заплетенный виноградной лозой балкончик. Летом здесь прохладно, уютно и можно спрятаться от жары, а зимой голые лозы смахивают на паутину. Или это оттого, что сам я после сумбурного сна чувствую себя в ловушке?
Закрыть глаза подставить лицо холодному еще, мартовскому ветру было приятно. И ладони холодила каменная гладкость перил. Весь дом этот – один большой камень.
– Его строили давно, – безмятежно ответил на мои мысли спокойный голос, и я вздрогнул. Повернул голову и еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Хотя мысленно даже лучше. Эффектнее. Они что, издеваются? Ночь вторжений? Останется у меня что-то личное сегодня?
Впрочем, злиться на Эрика нынче опасно. Он и сам опасен – и спокойствие это наигранное, фальшивое. Маска, пленкой затянувшая бурлящую внутри ярость. И никто из нас не знает, когда эта пленка порвется…
– На удивление удобные у тебя способности, – стараясь сдержать раздражение, ответил я и отвернулся. Говорить с ним не хотелось – ребро все еще саднило, гордость кололась ежом, а мириться я не умел.
– Какие есть, – пожал плечами Эрик. И добавил меланхолично: – Весной пахнет.
Я невольно хмыкнул. Поэт нашелся! Шекспир недоделанный. А ко мне небось пришел спросить, молился ли я на ночь. Давно пора, я уже заждался.
– Нет времени на дрязги, – резко опроверг он мои мысли. Вообще-то не очень вежливо вот так людям в голову лезть. Это я и хотел высказать ему в лицо, но он перебил: – Гектор пророчил мне.
Я застыл. В области лопаток похолодело, обреченность вернулась, как в том дивном, идеально пустом месте, куда вызвал меня Барт. Захотелось расхохотаться – истерически, громко. Выплеснуть копившееся внутри напряжение, сделать какую-нибудь глупость.
Жаль, что на глупости времени нет – не помню, когда в последний раз их совершал. И выхода не найти, теперь уже точно. Ведь Эрик знает, а значит, козыри у него, и Барт просчитался.
– У меня есть план, – тихо сказал он и отвернулся.
По сосредоточенному, серьезному лицу мало что читалось, но я и не пытался – приготовился слушать. План – это отлично, особенно если учесть, что я не могу похвастать собственным.
А потом Эрик заговорил. Фразы были короткими. Емкими. По делу. И с каждой фразой я все больше усилий прилагал, чтобы действительно не рассмеяться. Было ли иронией то, что план, предложенный Эриком, слово в слово повторял тот, что настоятельно рекомендовал сольвейг? Что это вообще? Судьба? Провидение?
Эрик почти не задавал вопросов. Всего три, и на каждый я ответил утвердительно. Когда он ушел, небо на горизонте окрасилось серым, предвещая скорый рассвет. Тогда я по-настоящему почувствовал, что устал.
Вернулся в постель, в теплые объятия жены. И уснул сразу, без лишних мыслей и сожалений. В конце концов, у каждого из нас в этой истории своя роль. Некоторым играть спасителей, а некоторым – вечных мерзавцев. Поздно сворачивать с проторенной дорожки.
Приснилась мне, как ни странно, мама – впервые за много лет. Она гладила меня по волосам и укоризненно качала головой. Знаю, родная, все знаю. Этим поступком я не буду гордиться. Но так нужно. Что? Кому? Мне, конечно. О других я никогда не думаю.
Бывают моменты, когда не знаешь, что сказать. Мыслей в голове – тьма, а слов нет. Совсем. И каждая минута молчания подтверждает признание вины.
Я была виновата.
Не в том, что ушла и пыталась действовать самостоятельно. И даже не в том, в чем обвинил меня Влад – ведь Барт знал, к каким последствиям приведет его самопожертвование. Мало того, он готовился к этому.
Нет. Я была виновата перед Эриком за ложь. Вина смешалась с тьмой и осела на плечи. А взгляд Эрика – растерянный и пропитанный отчаянием – пылал инквизиторским огнем, угрожая сжечь. Меня, голые ветви уснувших деревьев, слипшуюся на тропинке листву, небо – темно-синее, низкое, с повисшими в ожидании облаками.
Выдох вырвался резко, и я тут же поморщилась – с каждой секундой грудная клетка болела сильнее – наверное, я все же сломала ребро. Висок отдавал глухой болью… Чувствовалось, как на нем толстой коркой запеклась кровь.
Эрик приблизился быстро. Пальцы – горячие, дрожащие – бабочками запорхали по коже моего лица. Словно он боялся прикоснуться – то ли оттого, что опасался причинить боль, то ли оттого, что от прикосновения я могла исчезнуть, раствориться миражом.
Я не исчезла. Всхлипнула только и закрыла глаза, наслаждаясь тишиной перед бурей.
– Где болит? – хрипло спросил он, хотя в вопросе не было необходимости. Болело все – от кончиков пальцев ног до макушки. Но я указала на голову, а потом на грудь. Лучше, если он будет ругать меня, когда вылечит. Иначе рискую не выдержать и упасть прямо тут.
Упасть мне не дали – подхватили на руки и понесли в дом. Я зажмурилась, вдыхая запах – сладкий, родной. И руками за шею обняла, несмотря на боль. Не верилось, что все закончилось. Крег мертв, я жива, а завтрашние трудности еще далеко, и дожить до них дадут. Дадут ведь?
Эрик молчал.
И хищные в гостиной провожали нас пристальными взглядами. Они ядом сочились под кожу, усиливая чувство вины и сожаления. Неправильные эмоции – проявление слабости. Я всегда знала, что мои поступки вызывают неодобрение, и была готова к последствиям. Но не сегодня – сегодня хотелось каяться и плакать.
Наверху, в спальне я не выдержала. Беззвучно ревела на руках у Эрика, пока он лечил меня. Боль постепенно уходила, сменяясь усталостью, и тяжесть знания, которым наградил Барт, давила на плечи с каждой секундой все больше. Знанием хотелось поделиться. Переложить часть на Эрика и на минуту забыть. Расслабиться. Обнимать.