– Он все еще здесь? – осведомился Максим, сделав ударение на последнем слове, уставив в землю указательный палец.
– О нет! Я вышла, и стоило мне поднять палку, как ваш дружок убрался подобру-поздорову.
Она изобразила Максиму эту сцену, но тот не повелся. Слова старухи-хозяйки противоречили бессознательным рефлексам, значение которых он мгновенно считывал в ее лице.
Как синерголог[1], совсем недавно получивший диплом, Максим был экспертом во всем, что касалось искусства расшифровывать невербальный язык. Приподнятая правая бровь означала, что говорящая пребывает в разладе с собственными высказываниями. Хотя на словах она выражала враждебность по отношению к ворону, лицевой тик, контролируемый подсознанием, свидетельствовал, что старуха не так уж недоброжелательно воспринимает птицу. Ее неприязнь основывалась скорее на местных народных поверьях (которые наделяли этих пернатых аурой вестников беды), чем на истинную антипатию.
– Хорошего вам дня, – заключил Максим.
Когда он сел за руль, ком в желудке начал давить еще сильнее, и он позволил себе помедлить и как следует продышаться, прежде чем тронуться с места.
За ветровым стеклом разворачивался зеленеющий пейзаж – цветущие деревья и поля с высокими травами; в зеркалах заднего вида вырисовывались контуры дальних гор. Пасторальная умиротворяющая картина, которая, однако, никак не помогала унять его тревогу в преддверии возвращения в бригаду.
Шестьдесят три дня и два часа. Максим скрупулезно подсчитал, сколько времени прошло с его ухода, как заключенный, выцарапывающий что-то на стенах камеры, чтобы не забыть.
Официально речь шла об отдыхе по причине эмоционального выгорания, но и он, и его тогдашний начальник знали, что это было скорее отстранение от должности, нежели отпуск по здоровью. Кстати, помимо Максима, только капитан Саже и аджюдан[2] Эмма Леруа оказались единственными, кто был в курсе истинных причин этого вынужденного простоя.
Вдоль широкой авеню, ведущей непосредственно в центр города, тянулись метров на четыреста казармы жандармерии Анси. Недавно начальство провело там косметический ремонт, и теперь фасады зданий, где размещалось около двухсот квартир, были перекрашены в более современные тона, чем те, в которые дома были покрашены в семидесятые годы.
Это вполне уместное обновление радовало глаз и делало вид казарм более привлекательным, слегка скрадывая суровость очертаний; однако, несмотря на все эти улучшения, опасения Максима не рассеивались.
Он хотел было припарковаться на привычном месте, но с огорчением увидел, что оно уже занято другой машиной. Сделал еще круг по стоянке, вновь проехав мимо помещения бригады: сквозь широкие застекленные проемы было видно, что внутри царит бурная деятельность. Сердце забилось чаще, он остановил наконец машину, закрыл глаза и начал делать дыхательные упражнения. Легкий приступ паники быстро прошел, и он решился вылезти из салона.
Накануне дама-психиатр – которую он обязан был посещать раз в неделю в течение всего периода отстранения от работы – дала ему зеленый свет, рекомендовав снова выйти на службу. С первого же визита она прописала ему транквилизаторы, однако он не стал их принимать и лишь в последние дни перед возвращением на службу, когда стресс стал труднопереносимым, начал глотать таблетки.
А коллеги-то предупреждены, что я сегодня приду? – внезапно подумал Максим, взбегая по ступенькам к главному входу в жандармерию. Эта мысль вызвала новый спазм в желудке, вынудив замедлить шаги и сделать глубокий вдох, прежде чем толкнуть тяжелую застекленную дверь. На лице у дежурного капрала, едва он узнал Максима Монсо, появилось радостное выражение. Все признаки искренности имеют место, проанализировал тот.
Молодая женщина с рыжевато-каштановыми волосами, собранными в косу на затылке, быстро прошла перед ним, потом внезапно обернулась. Ее небесно-голубые глаза вспыхнули, а на лице засияла широкая улыбка, отчего стала еще заметнее россыпь веснушек на скулах.
Эмма Леруа, наплевав на правила протокола, бросилась Максиму на шею.
Не очень привыкший к проявлению теплых чувств, он застыл, не зная, куда девать руки. К счастью, объятия продлились лишь несколько секунд. Эмма быстро опомнилась. Она заправила прядь волос обратно за ухо и сказала:
– Наконец-то вернулся, да, господин аджюдан?
Обычно она никогда так его не называла, – может, только в самые первые дни их знакомства, – но, за исключением официальных церемоний и иных совершенно особых обстоятельств, никто в бригаде не обращался к другому по званию. Максим воспринял это как попытку разрядить атмосферу. Попытка не удалась, но он оценил усилие и отстраненно хлопнул коллегу по плечу.
1