Я остался один. Один на один с тишиной и с теми демонами, которых выпустила на волю моя провальная битва. Его история про отца… она была как тонкая ниточка, брошенная утопающему. Она не вытащила меня из бездны, но она остановила мое падение. Я больше не тонул в отчаянии. Я просто висел в нем, в холодной, вязкой пустоте, не в силах ни всплыть, ни опуститься на дно.
Я сидел на полу, прислонившись к кровати. Мое тело было пустым сосудом. Я не чувствовал ни голода, ни жажды. Я не чувствовал ничего. Мотивация, та самая ярость, которая толкала меня вперед, которая была топливом для моей магии и моего клинка, — она сгорела. И на ее месте остался лишь холодный, серый пепел.
«Зачем? — эта мысль медленно, лениво ворочалась в моем опустошенном мозгу. — Зачем все это? Месть? Я даже не могу победить его тень. Защита? Я не смог защитить самых дорогих мне людей. Сила? Моя сила — это проклятие, которое чуть не свело меня с ума».
Все было бессмысленно. Пусто.
Я поднял глаза и посмотрел на свое отражение в темном стекле окна. Я увидел бледное, исхудавшее лицо девятилетнего мальчика с огромными, пустыми глазами. В них не было ничего. Ни огня. Ни стали. Ни жизни.
Я закрыл глаза, желая лишь одного — чтобы все исчезло. Но вместо темноты память, больше не сдерживаемая ледяной броней «Одинокого Волка», начала свою жестокую игру. Она начала показывать мне кино.
Сначала она показала мне моих первых родителей. Не их лица. А их спины. Удаляющиеся спины. Их равнодушные взгляды, брошенные вскользь. Тишину моей комнаты в том, другом мире, на фоне которой был слышен их смех из гостиной. Я снова почувствовал холод своего инвалидного кресла. Снова ощутил на языке горький привкус своей ничтожности, своей бесполезности. «Пыль. Пустое место». Слова Хакона были не оскорблением. Они были диагнозом. Диагнозом всей моей первой жизни.
Затем картинка сменилась. Память стала еще безжалостнее. Она показала мне других. Тех, кто был здесь.
Я увидел лицо моей новой матери. Ее теплую, любящую улыбку, когда она протягивала мне мой первый в этой жизни пирог. Я почувствовал на плече тяжелую, надежную руку отца, когда он учил меня держать топор. Я услышал его гордый голос: «Сильным будет».
Они любили меня. Они верили в меня.
А потом я увидел их мертвыми. На полу нашего дома. В луже крови. Я увидел дым, пепел и торжествующие, уродливые рожи наемников.
И наконец, я увидел его. Хакона. Я снова и снова прокручивал в голове его презрительную усмешку. Его спокойные, мертвые глаза. Его тихий, ядовитый шепот, который стал гвоздем в крышку моего гроба.
«Ты — ничто».
Боль. Она вернулась. Но это была уже не боль отчаяния. Это было нечто иное. Что-то начало медленно тлеть в том сером пепле, что остался от моей души.
«Нет, — прошелестела в моей голове новая мысль. Она была слабой, но настойчивой. — Нет. Он не прав».
Я вспомнил его, симулякра. Он был идеален. Он был сильнее, быстрее, умнее. Но он был лишь тенью. Копией. А я… я был оригиналом. Он был создан из моего страха. Из моей памяти.
А значит, я сам создал своего идеального врага.
И если я смог его создать, значит, однажды я смогу его и уничтожить.
Эта мысль была как искра, упавшая на сухой порох. Тлеющий уголек в моей душе вспыхнул. И это был не теплый огонь надежды. Это было холодное, черное пламя чистой, дистиллированной, абсолютной ненависти.
Ненависть к нему. К Хакону. К тому, кто отнял у меня все. Ненависть к себе. К своей слабости, к своему страху, к своим слезам.
Эта ненависть была сильнее страха. Она была сильнее отчаяния. Она была сильнее боли. Она стала моим новым топливом. Моим новым стержнем.
Я встал. Мои ноги все еще дрожали, но уже от переизбытка энергии, а не от слабости. Я посмотрел на свое отражение. Из оконного стекла на меня смотрели глаза, в которых больше не было пустоты. В их глубине полыхал темный, багровый огонь.
Я усмехнулся. Система отреагировала. Она дала мне новый инструмент.
— Я отомщу тебе, Хакон, — прошептал я в тишину комнаты. — Но я не просто убью тебя. Это слишком просто. Слишком милосердно. Я заберу у тебя все, что тебе дорого. Я сожгу твой мир дотла. Я заставлю тебя лежать в грязи и плакать, как плакал я. Я заставлю тебя молить о смерти. И только тогда, когда от тебя останется лишь пустая, сломленная оболочка, я дарую тебе покой.