— Ценности? — коротко спрашивает Крысин.
Хозяин утвердительно кивает головой. Широким жестом приглашает на второй этаж.
Скрип ступеней под сапогами. Маленькая комнатка — нечто вроде деловой конторы. Железный ящик — сейф. Хозяин открывает сейф, достаёт золотые царской чеканки десятки, щедро сыплет в руки Крысину и Лимону. Монет тридцать — сорок, не меньше. Лимон доброжелательно треплет хозяина по плечу. Хозяин улыбается.
Снова на первый этаж. Двое зондерсолдат, чавкая, пьют и закусывают возле стола. Крысин оценивающе смотрит на двоих мужчин помоложе хозяина. Ткнул пальцем в левого:
— На выход!
Быстрый осмотр женщин. Вот эту, молодую.
— На выход!
Хозяин удивлённо поднимает брови. Крысин грозит ему пальцем. Хозяин прижимает руку к груди: понимаю, понимаю, понимаю…
Лимон наливает себе и Крысину. Молча пьют. Крысин поворачивается к хозяину. Тот быстро вынимает из жилета золотые карманные часы. Крысин прячет их в карман.
Двоих, мужчину и женщину, уже вывели к машинам. В последний раз Крысин оглядывает двор и дом. Пошарить бы здесь подольше — наверняка нашлось бы ещё кое-что. Но надо торопиться.
Хозяин дома стоит на пороге. В глазах — грусть, тоска, недоумение. Крысин жестом приказывает ему скрыться. Хозяин понимающе кивает головой, входит в дом, плотно прикрывает за собой дверь.
Потом он снова осторожно выглядывает во двор. По лицу его видно, что хозяин в общем-то доволен оборотом событий. Часть семьи всё-таки удалось сохранить. А золотые десятки? Бог с ними. Где наживают, там и тратят. Даст бог здоровья, наживём ещё. Главное — это семья. Хоть и поредевшая, но всё-таки сохранившаяся.
К трём часам дня большинство еврейского населения городка было вывезено на железнодорожную станцию и погружено в вагоны. Общая сумма занесённого в документы конфискованного имущества составила около четырёхсот тысяч рейхсмарок. При проведении операции было убито около сорока человек местных жителей, раненых — не считали. Личный состав зондеркоманды потерь не понёс.
На следующий день Крысин и Лимон сделали первые взносы в остбанк и записали каждый на свой личный счёт: Крысин — три тысячи марок, Лимон — две с половиной тысячи.
И была ещё одна акция по «окончательному решению». Одновременно она проходила и по линии предупредительных мер против враждебных настроений в тылу.
На этот раз Гюнше выбрал большую деревню со смешанным национальным составом. Деревня подлежала полному уничтожению.
Лимон и Крысин, накачавшись с утра шнапсом, прибыли на место со своим отделением заранее. В большом, покинутом доме местного богатея (предупреждённый накануне из города бургомистром, он успел вывезти на хутор почти всё своё имущество) было решено ожидать приезда основных сил зондеркоманды.
По приказу Крысина солдаты отделения притащили из соседних дворов сало, солёные помидоры, капусту, самогон. Все сидели прямо на полу, пили самогон, рвали зубами и руками сало, бросали в рот горсти капусты, хрустели помидорами.
Потом Крысин и Лимон, с трудом стоя на ногах, пошли по деревне. Искали девок и молодых баб.
Деревня стояла словно вымершая. Народ прятался в погребах. Изредка лаяли собаки, которых Лимон, пьяно посмеиваясь, стрелял из автомата одиночными выстрелами.
Наконец нашли то, что искали. В большом, стоящем на отшибе овине сидели на рогожных кулях несколько никем не охраняемых грустных молодух. Все они оказались родными сёстрами. На белой холстине возле их ног лежал преставившийся накануне белобородый, плешивый старик — их отец.
Лимон связал руки и ноги всем молодухам тут же нашедшимися сыромятными ремнями (умерший старик оказался запасливым хозяином) и уложил всех на солому, лицом вниз. Потом выволок мертвеца из овина. Потом вернулся, развязал ремни на ногах лежавшей с краю сестры…
Крысин сидел на корточках неподалёку, в двух шагах, и, положив на колени автомат, молча наблюдал за Лимоном.
Потом и он развязал ремни на ногах у одной из сестёр… Молодухи тихо плакали рядом… Женщина извивалась, кричала, кусалась, плакала. Николай ударил её ребром ладони по шее, и она покорно затихла.
Потом они курили с Лимоном у дверей сарая и разглядывали сестёр, сбившихся кучей в углу овина. Женщины смотрели на двух молодых русских мужчин в немецкой форме широко открытыми от ужаса и смертельной тоски глазами.