Вообще Митя был больше похож на профессора, чем на слесаря. Он был одет в хорошо отглаженный чёрный халат, подпоясанный широким поясом из такого же чёрного материала. Из нагрудного кармана халата торчала металлическая линейка и кронциркуль. Под халатом была тёмно-синяя рубашка и фиолетовый галстук. Окончательное сходство с профессором придавали очки в металлической никелированной оправе. (После расхристанных, до пупа расстёгнутых слесаришек в навсегда замасленных бушлатах и затёртых до свинцового блеска робах подходить к новому учителю было даже как-то боязно.)
Остановившись шагов за пять, Костя почтительно поздоровался и назвал себя. Митя взглянул на него поверх никелированных очков, положил на верстак фигурные резцы, подошёл к будущему своему ученику и протянул руку.
— Ну, будем знакомы, — сказал он приятным, спокойным голосом. — Мне о тебе Заботин сказал.
— Как вас по отчеству называть? — спросил Костя. — Дмитрий…
— Без отчества, — махнул рукой Митя. — Я до революции без малого сорок годков без отчества прожил, а потом уж и переучиваться не стал. Зови просто Митя, и дело с концом.
— Неудобно всё-таки без отчества, — развёл руками Костя.
— Мне удобно, — улыбнулся Митя, — я привык. Оно так проще.
Он вернулся к верстаку и подозвал к себе Костю.
— Ты из ткачей, что ли, будешь?
— Из ткачей.
— А чего сбежал с ткацкой-то?
— Разонравилось, — пожал плечами Костя.
— Бывает, — кивнул Митя, — дело хозяйское. Отсюдова не сбежишь?
— Не хотелось бы…
— А почему такой рыжий?
— Такой уродился.
— А звать как?
— Константин.
— Ну, вот и хорошо. Ты — Костя, я — Митя, на том и поладим.
На том они действительно и поладили, и с тех пор на долгие годы Костя Сигалаев забыл о своём отчестве и на заводе и дома.
— Ты вообще-то кроме ткацкого какому ремеслу ещё обучен? — спросил Митя в первый день их знакомства.
— Если по совести говорить, больше никакому, — грустно признался Костя.
— А по плотницкому делу или, скажем, по столярному кумекаешь?
— Самую малость.
— А мне поначалу много от тебя и не надо. Молоток в руках держать умеешь?
— Приходилось.
— Тогда вот чего. Бери вот эти пластины, бери ручник и отбивай их с обеих сторон. А я пока лекало сделаю, форму. А потом пойдём на пресс и заготовки из этих пластин будем давить.
— А для чего они, заготовки?
— Ишь ты какой шустрый! — засмеялся Митя. — В первый же день всё узнать хочет! Нет, братец, ты сначала за мной годик, другой ящик слесарный поноси, а уж на третий год я тебе секрет открою, как мокрую морковку на сухой шпиндель подавать. Ха-ха-ха!
Костя обиженно молчал. Старик показался ему человеком отзывчивым и доброжелательным, и вот опять — те же самые шуточки, которыми он по горло был сыт у «шелудивых».
— Ладно, не обижайся, — примиряюще сказал Митя. — У нас, у мастеровых по железу, старшие всегда над младшими в первый день большие насмешки делают. Привыкай. Главное, только чтобы злобы большой не было, а так — чего ж не посмеяться? Дело живое.
Минут через сорок двинулись на пресс. В кузнечном отделении к Мите подошёл невысокий человек в кепке с синими очками, в большом, до полу, клеёнчатом фартуке и заорал Мите что-то прямо в ухо.
— А где он, Парамонов-то?! — тоже заорал в ответ Митя прямо в ухо человеку в фартуке.
— Да по начальству кудай-то уволокли, пёс бы их драл! — орал клеёнчатый фартук.
— Ладно, сейчас встану! — откричал Митя и быстро сложил в сторону свой инструмент.
Он подошёл к Косте и уже нормальным голосом сказал:
— Подсоблять надо «глухарям». Человека у них с молота сняли, на какое-то собрание потащили, а тут суточный заказ стынет.
Что уж здесь произошло с Костей Сигалаевым — он и сам потом объяснить не мог. Видно, захотелось ему произвести впечатление, показать свою смекалистую солидность и хозяйскую рассудительность — что он, мол, не просто ученик, а человек опытный, со стажем, хотя и по другому производству.
— Чего ж подсоблять-то? — важно возразил Костя. — А своё когда сделаем? Кто за нас наше-то будет работать?
Митя Андреев поверх очков с удивлением посмотрел на строптивого ученика.
— Э, ткач, а ты, видать, хреновый мужичонка, — покачал головой Митя. — Хотя чего ж с тебя взять, ткач — он и есть ткач. У вас, видать, каждый за свою нитку только и держится.