У нас тоже своя, почти «таборная», солидарность.
Последними из палатки выходят жена и муж — Злата и Злат Крымко (это их имена и фамилия по афише), чечёточники, очень красивые и стройные, очень страстные и молчаливые люди, по национальности мексиканцы. Как их настоящие имена и фамилии и как они попали в ансамбль среднеазиатских цыган — одному только богу известно.
В окружении всего зверинца выползают на прогулку Арнольд и Бриллинг. Впереди идут на цепи Зевс и Польди. Потом трусят на коротких ремешках шакальчики Сеня и Соня. Слониха Шурочка замыкает шествие.
Увидев в дальнем углу пустыря нашего медведя, Зевс останавливается и замирает на месте как вкопанный. Неожиданно с утра в нём просыпается охотник, хотя он уже много раз видел этого медведя. По спине Зевса пробегает крупная боевая дрожь. (Скандалистка Польди — известная трусиха, даром что хищница — прячется за льва. Шакальчики путаются под ногами у Шурочки.)
Зевс оглядывается на Арнольда — можно начинать охоту? Но Арнольд пожимает плечами и качает головой («Я думаю, что не стоит» — так надо понимать его жесты). Зевс выключается из боевой стойки и готов дальше продолжать прогулку, но тут, на его беду, показывается Бухути с ведром пива.
Арнольд и Бриллинг немедленно загоняют зверей в клетки, и на правах пайщиков, вложивших свои десять рублей в пиво, присоединяются к нашему кружку.
Роль виночерпия исполняет Гитана (как художественный руководитель ансамбля она никому не может передоверить с утра эту ответственную функцию). Ей подают пустую стеклянную банку из-под каких-то фруктовых консервов, граммов на триста, и Гитана, черпая спасительный напиток прямо из ведра, обносит всю «Свадьбу в таборе», в том числе и меня.
Мне, конечно, пиво совсем не так уж и необходимо, как взрослым. Но это форма моего самоутверждения — хотя бы перед Арнольдом и Бриллингом. Я член коллектива, мне здесь платят зарплату. Я сижу рядом со своими товарищами-артистами (не такими, правда, «небожителями», как братья Довейко, но всё-таки артистами). Я встал сегодня в семь часов утра, чтобы успеть к этому нашему ежедневному утреннему застолью. Мы сидим на земле в кружок — так же, как и во время представления на арене, сидим «по-таборному», и это можно даже рассматривать как своеобразную форму репетиции.
Мне жутко хотелось спать сегодня утром. Но я всё-таки встал и пришёл. (Хорошо, что мама работала в ночную смену — я выскользнул из дома беспрепятственно.) И вот я сижу среди своих. Я равноправный участник представления, я такой же взрослый, как и все. И разве я могу отказаться от протянутой мне Гитаной банки с пивом? Я беру банку и залпом осушаю её. Это мой «пропуск» во взрослую жизнь. Я артист цирка. И хотя мне только ещё двенадцать лет, я уже зарабатываю деньги. И поэтому я имею право пить пиво.
Первое коллективное мероприятие проведено. Неприятные воспоминания о вчерашнем дне сняты и с души и с языка. После завтрака Гитана начинает распределять состав ансамбля на дневные концерты. Злата и Злат, мексиканцы, идут в Дом офицеров на выступление перед допризывниками. Кстати сказать, они от пива отказались, и их долю по решению Гитаны выпил дядя Бухути, и это справедливо — ведь это он ходил за пивом.
Снежана и Гражина отправляются петь в госпиталь. Сегодня им это подходит.
— Раненые раненых всегда хорошо принимают, — под общий смех говорит Гитана.
Дядя Бухути поедет бороться с медведем в ремесленное училище — подростки везде с восторгом встречают мишку.
А сама Гитана и Бара сегодня примут участие в концерте в городском театре после какого-то важного областного совещания. Меня они берут с собой. Я буду стоять на сцене среди цыганок с гитарой в руках, в сапогах, красной рубашке, чёрном парике и неслышно перебирать струны. Основные гитарные партии будут вести сами Гитана и Бара и ещё две цыганки, а я просто буду присутствовать, изображая из себя «члена семьи» — цыгане любят создавать на сцене семейную обстановку. Это даёт зрителям дополнительные интимные ощущения.
…Мы первые возвращаемся в цирк после дневного концерта. Городской театр совсем рядом — тут же на улице Ленина. Гитана и Бара идут отдыхать, а я заглядываю на манеж. Ого, братья Довейко ещё здесь, они всё ещё репетируют.
— Эй, цыганёнок! — смеётся Владимир Довейко. — Иди-ка сюда!
Я робко подхожу к арене.
— Сальто хочешь сделать? — спрашивает старший брат.
— Хочу! — прижимаю я руки к груди. — Но я не умею.