Сначала мои родители жили рядом с хартфордской больницей, где сначала Папа был сверхштатным врачом, а потом — врачом, живущим при больнице. Ему полагалось оставаться спать в больнице после вечернего звонка отбоя. Папа снял дом совсем рядом, на Гудзон-стрит, — достаточно было перейти дорогу. Он изобрел свою собственную сигнальную систему. Будучи очень легким на подъем, он никогда не опаздывал на вызов, а потому его никогда не разыскивали.
Шло время. Как-то Мама прогуливалась по парку. Том, ее первенец, шел рядом сбоку, а меня везли в коляске. «Ну вот, — подумала Мама, — вот она моя жизнь — эти двое восхитительных детей, милый, замечательный муж, преуспевающий в своей профессии. А что же я? Что же я сама? Неужели только для этого я и родилась на свет? Ведь на что-то еще я гожусь? У меня диплом бакалавра, диплом магистра».
Она вернулась домой несколько озабоченной, а Папа вбежал в комнату и выпалил:
— Прочти вот здесь в газете! Некая Эммелин Панкхерст выступает сегодня вечером с речью о положении женщин и о праве на голосование. Давай-ка…
Они пошли. Папа, очевидно, начал понимать, что Мама уже не удовлетворяется своим местом в жизни. Он нашел выход. Мама возглавила Ассоциацию суфражисток штата Коннектикут.
Женщины.
Их проблемы.
Право голоса.
Проституция.
Торговля белыми рабами.
Беременность девочек-подростков.
Венерические болезни.
Массовые публичные собрания.
Суфражистки поднимали многие нравственные проблемы, существовавшие в Хартфорде.
«Вы знаете, что прямо под боком полицейского участка находится дом терпимости?»
«Вы знаете, что по такому-то адресу в открытом туалете утонул ребенок?»
У Мамы был павильон на территории Коннектикутской ярмарки, где была кабинка и газовый баллон, с помощью которого можно было надувать шары. Они были яркие, бело-зеленые, с надписью: «Право голоса для женщин!»
Мне было около восьми. Я надувала шары, связывала их двухметровой бечевкой, выходила на улицу, зазывая посетителей на ярмарку, шла следом за ними, пока наконец они не решались-таки взять один из наших шаров, подчас безо всякого желания. Я приговаривала весьма настойчивым голоском: «Право голоса для женщин! Берите, пожалуйста, берите! Право голоса для женщин!» И они брали.
Когда по какому-либо вопросу проходило голосование мужчин, женщины, входившие в Ассоциацию, всегда проводили свое собственное голосование в нашем павильоне. На нем висел плакат с надписью: «Здесь голосуют женщины, идиоты и уголовники» (одна из отцовских шуточек). Мама была одной из любимых ораторш Ассоциации. Она отличалась остроумием, от нее исходило искрометное веселье. Глядя на нее, слушая ее, люди убеждались, что женщины не дуры, что они заслуживают права голоса.
О, совсем забыла упомянуть. В первый день Хартфордской недели творчества Мама привела фотографа, который сделал снимок того туалета в многоквартирном доме, где утонул ребенок. Она отправила этот снимок в «Куранты» (местную газету) с подробным комментарием. И — хотите верьте, хотите нет — они опубликовали материал, даже не прибегнув к проверке ни самой статьи, ни факта как такового. Разумеется, статья была рекомендована для повторного напечатания.
Однажды к отцу пришел пациент, чтобы получить подтверждение в том, что он совершенно здоров и может жениться. Это был симпатичный мужчина. Спустя несколько месяцев он привел свою жену. Выяснилось, что она серьезно больна гонорейным перитонитом. Она умерла. Отец установил, что вечером накануне обручения будущий муж напился и вместе с друзьями, участвовавшими в холостяцкой пирушке, отправился в дом терпимости. Муж подхватил гонорею и заразил ею жену. После этого случая отец начал активно бороться за создание Ассоциации социальной гигиены в Новой Англии, которая бы занималась просветительской работой среди населения в отношении венерических болезней.
Он поехал в Гарвард к доктору Чарльзу Элиоту, намереваясь предложить ему стать президентом общества. Позвонил в колокольчик и, когда в двери появился слуга, передал для доктора Элиота записку, в которой излагал свою мысль. Элиот спустился вниз и сказал, что только что получил письмо от президента Соединенных Штатов с просьбой согласиться принять пост посла в Англии. Но он, однако, пришел к мысли, что предложение отца более важно. Таким образом, Элиот стал первым президентом Ассоциации социальной гигиены в Новой Англии.
В театре Парсона состоялось очень бурное собрание. Шел 1912 год. Необходимо было во весь голос заявить, какой ужасный вред наносят обществу венерические болезни и проституция. Что предпринять? Мать настояла, чтобы собрание вел мэр Хартфорда Эдвард Смит. Должны были выступить авторитетные специалисты по венерическим болезням.
Доктор Роберт Уильям из Филадельфии — светило в этой области медицины.
Доктор Эдвард Джанни.
Клиффорд Роу из Чикаго и Балтимора, известный исследованием проституции как общественного явления.
Выступали также оледователи, которые вели дела о торговле «белыми рабами».
Откровенно консервативные газеты — хартфордские «Куранты» и «Таймс» — подняли вой. Коннектикутская лига борьбы за свободные выборы отчаянно рекламировала это собрание. Оппозиция неистовствовала. Телефон в нашем доме на Готорн-стрит № 133 трезвонил без устали. Мэр попытался было отказаться от ведения собрания, но неудачно. Главным лозунгом дня стало папино кредо — «Через правду к свободе». Наконец наступил вечер, на который было намечено собрание. Отец привез ораторов в театр Парсона. По пути в театр у него прокололось заднее колесо, однако он не хотел задерживаться и ехал дальше на ободе. Функцию церемониймейстеров исполняли женщины, одетые в униформу медсестер. Давка снаружи и внутри была жуткая.
Собрание имело огромный успех, и моих родителей хвалили за их инициативу. Январь 1912 года. Это было начало публичного обсуждения тем подобного рода. Общественное мнение стало на разные лады склонять Папу и Маму. Одни ругали их, другие хвалили. Борьба продолжалась. Теперь-то все мы, разумеется, знаем, что они были правы.
В 1917 году Мама ушла в отставку с поста президента Ассоциации и вступила в Национальную женскую партию Элис Пол, поскольку ее члены проявляли большую активность. Они выиграли выборы в 1920 году.
Затем наступил черед проблемы контроля над рождаемостью.
Воспитываясь в такой атмосфере, Том и я привыкли к участию в демонстрациях и к тому, что нас оскорбляли. Со временем, конечно, оскорбления прекратились, и нас хвалили, считая детьми очень прогрессивных родителей. Таким образом, мы не только тянулись за ними, но и довольно скоро осознали, что у нас просто замечательные родители.
Они действительно были удивительными людьми. Дверь нашего дома всегда была открыта. «Добро пожаловать». «Ради Бога, расскажите, что вас заботит». «Идемте к нам — проведем вместе вечер». «Вместе пообедаем. Что вы, что вы, места предостаточно».
И я часто думаю сегодня, как же мне вас недостает. Я так привыкла обращаться к вам. Счастливое было время. Всегда можно было обратиться к вам двоим — в горе ли, в радости ли. Вы были такими сильными, веселыми. Две скалы. Боже мой, как много вы сделали для меня! Какое счастье иметь родителями любящих друг друга людей и жить в атмосфере теплоты и участия.
Я прохожу по комнатам, в которых живу, — в данном случае по комнатам моего дома. Персидские ковры. Старинная мебель из Англии и Франции. Камин, в котором, как правило, ярко пылает огонь. Запах золы. Вазы, всегда наполненные цветами в соответствии с сезоном. Сейчас, в июле, это букеты тысячелистника (белого, розового), кружево королевы Анны (белое), бабочкина трава (оранжевая и красная). Вербейник — пурпурные колосья. А в Фенвике, где наш летний дом, всегда были полевые цветы. В детстве мы каждое воскресенье ходили собирать цветы.
Особенно запомнились мне прогулки в Хартфорде. Папа сажал нас всех в автомобиль. Мы битком набивались в старенький «максвелл» — в нем не было дверей. А позже тот огромный старый «рео»? Помните? Сзади миниатюрные откидные места, два — сбоку от большого заднего сиденья. Все взрослые сидели впереди. Шел ли дождь, светило ли солнце — мы выезжали, несмотря на погоду. На озера, в лес, в горы.