Лужайка была с густой травой и откосом спускалась к железнодорожному полотну, к которому примыкала территория парка Брауни. Ныне все это поглотила автострада. В парке Брауни был красивейший пруд. Там водилась уйма крыс. Видимо, крысы умеют плавать. У нас на пруду имелся плот. С запада участок окаймляла живая изгородь из кустов алых роз. С востока тянулся узкий и глубокий овраг, обильно поросший деревьями, заслонявшими собой заводские корпуса, — прямо настоящий лес, в котором росло бесчисленное множество желтых нарциссов, ландышей. Какое очаровательное место! Итак, железнодорожное полотно — парк Брауни — кедровая ограда — старенький теннисный корт — еще один кусочек леса — лужайка — дом.
На восток от круга росла группа больших деревьев. Несколько деревьев спилили, а пеньки оборудовали в столы и стулья. Весной мы частенько устраивали там чаепитие. Было замечательно. Весело.
К нам приходили гости, друзья из ближайшей округи. Чаепитие было любимым занятием во время наших встреч.
В западной части усадьбы росло тсуговое дерево. Я любила на него взбираться. Соседи обычно оповещали мать.
— Кит! Кэти взобралась на верхушку тсуги!
— Да, я знаю. Не пугайте ее. Она не понимает, что это опасно.
Было и другое дерево — вяз, он играл заметную роль в нашей жизни. Стоял он метрах в двадцати от улицы, прямо на запад от подъездной аллеи. Он был очень высокий и почти лишен ветвей. Метрах в двадцати от земли находилась мощная ветвь, почти параллельно земле. На этой ветке Папа подвесил качели. Мы любили карабкаться вверх по этой своеобразной сучковатой деревянной лестнице, чтобы потом раскачиваться на веревке, которая была привязана к вязу и тянулась вниз до самого конца нашей длинной усадьбы. Согнувшись пополам, мы спускались, животом вниз, по веревке, которая начиналась высоко вверху и доходила до уровня земли. Здорово! Полет над аллеей, к нашей задней двери, над лужайкой и до конца.
Соседей и гостей это обычно приводило в ужас. Папа был очень хорошим спортсменом. Он хотел, чтобы мы тоже стали такими — коль скоро мы живем. Мама, не будучи человеком спортивного типа, часто сильно переживала, глядя, как ее дочь раскачивается на этой трапеции над аллеей, высоко взлетая в воздух вверх ногами. Но молчала. Она считала, что это — смешное зрелище.
По воскресеньям и в праздничные дни мы ходили на прогулки в лес. Мы, дети, забирались в кроны. Раскачивали деревья, карабкались как можно выше, потом, крепко держась руками за ветки и вращая в воздухе ногами, пригибали верхушку дерева к земле. Легче всего это удавалось проделать с березой. Она легко гнется. Восхитительно!
Было очень весело. Благодаря Папе мы всегда были в центре какого-нибудь действа. А благодаря Маме мы всегда могли получить булочки, имбирную воду, сарсапарилью или березовый сок. Но самым замечательным ее подарком было то, что она позволяла нам шуметь и беситься! Никаких придирок. Можно ли сделать это? Да, можно! Но предварительно непременно поставить меня в известность.
У Папы, как я уже упомянула, был старенький автомобиль марки «максвелл», номерной знак 3405. С работы Папа обычно возвращался рано, в четыре тридцать. Он старался как можно больше времени проводить вместе со своими ребятишками. Но дети из ближайшей округи тоже обычно собирались в нашем дворе и ждали его. Мы все его любили.
Едва он показывался в поле нашего зрения, мы принимались кричать: «Тридцать четыре ноль пять, тридцать четыре ноль пять!» Он въезжал в аллею. Потом уходил переодеться, выпивал с Мамой чашку чая, а потом в течение следующего часа мы играли либо в бейсбол, либо в «бары». Когда на нашем собственном корте, когда на корте Беннетов.
Представьте себе, как доктор Томас Хепберн, мой отец, после снежной бури буксирует нас, сидящих в санках, на своем автомобиле по улицам Хартфорда, столицы штата Коннектикут, — от Готорна до Фореста, от Фармингтона до Вудлэнда, Эйсилима и Элизабет-парк! Или прямо из Вудлэнда в Кини-парк. От заднего сиденья тянулась веревка. Все машины были открыты — так, во всяком случае, мне кажется. Всякий, кто хотел прицепиться к машине, мог это сделать с помощью этой веревки. Всякий, кто мог, держался. Папа старался сбросить нас с санок на каждом повороте, переключая скорость. Избавиться от меня ему никогда не удавалось. Замечательное удовольствие!
Помню, отмечали мой день рождения, и я подумала: ну, раз это мой день рождения, значит, я могу решать, во что нам играть. И выбрала «бары». Эта игра нравилась мне намного больше бейсбола.
— Бары! — объявила я.
— Нет, нет, бейсбол! — поднялся всеобщий крик.
— Но, Папа… Ведь день рождения мой, значит — за мной преимущество…
— Твое преимущество состоит в том, чтобы доставлять всем радость, — заявил Папа. — Ведь это твой день рождения.
И мы стали играть в бейсбол. Нечестно!
Еще один эпизод, очень похожий. Он произошел намного раньше, когда нам было лет по восемь.
На вечеринках, посвященных дням рождения, мы устраивали состязания. Подвешивали вырезанную из материи фигуру ослика — в натуральный рост. Гостям завязывали глаза и выдавали каждому по хвосту: нужно было приколоть его в нужное место.
Накануне я проделала кое-какую подготовительную работу. Я знала, где обычно подвешивают фигуру осла. Несколько раз прошлась по краю ковра, который я определяла подошвами: девять шагов прямо — поворот налево — высота хвоста.
Когда на следующий день мне удалось приколоть хвост почти точно туда, где ему положено быть, мать весело воскликнула:
— Боже, какая молодчина! Ты…
— Я выиграла! Я выиграла! — обрадованно завопила я.
— Нет-нет! — возразила мать. — Выиграть ты ничего не можешь. Это твой праздник. Ты раздаешь подарки.
Совершенно онемев, я подумала про себя: глупенькая, это — жизнь!
Первой нашей с Томом няней была Лиззи Байлз, жена Сесила Байлза. У нее был истинно английский характер и подчеркнуто прямая осанка. Позже, когда Мама стала активной участницей движения за права женщин и ее организация открыла свою штаб-квартиру на Прэтт-стрит, 22, Лиззи пригласили туда. Она умела печатать на машинке. Прощай, няня.
Необходимо упомянуть, что в течение всего этого времени у нас был повар — Фанни Сиарье, у нее был сын Марсель, мой ровесник, он постоянно жил у нас. Фанни была наполовину итальянка, наполовину француженка, слепая на один глаз. Она умела готовить буквально все. Когда нам требовалась служанка или нянечка — неважно кто, — Фанни выписывала их из Италии или Франции. Она была для нас истинным ангелом-хранителем и прожила у нас всю жизнь. Когда же Фанни умерла, вслед за ней ушла и Мама.
Брат Фанни служил шеф-поваром в Хартфордском клубе.
Когда-то мои родители увидели опубликованное ею объявление. Она предлагала свои услуги. У Папы была теория: если хочешь нанять кого-нибудь, сходи к нему и посмотри, как он живет. Поэтому Папа и Мама пошли с ней познакомиться. В разгар встречи в комнате стало очень душно. Фанни встала и открыла окно. «Она права, — подумал Папа, — воздух тяжелый». И нанял ее — навсегда. На наше счастье. Она была чувствительной натурой.
Я училась кататься на велосипеде в Кини-парке. Мне было тогда года три. Велосипед был изготовлен специально под мой рост на заводе «Поуп». Папа посадил меня в седло, чуть подтолкнул — и я покатила с горки. Меня обуял жуткий страх. Внизу, мимо горки медленно шел маленький старичок — единственная человеческая фигура, которую я видела перед собой. Я катила прямо на него, точно притягиваемая магнитом, и, конечно же, благополучно наехала на старичка. Но ему не впервой было встречаться с маленькими детьми на новых велосипедах. Он поджидал меня.