— Вы нахмурились, лейтенант. Не стоит думать сегодня о работе.
Голос Коннора щекочет нервы. Симфония ароматов заглушает назойливое жужжание тоскливых мыслей. Что бы там ни случилось завтра, сегодня неведомые боги отгрузили старому пню целый вагон солнца. Так нафига думать за человеческие беды? Хэнк хватает узкую кисть девианта (теперь в этом нет сомнений) и, переплетя пальцы, сует в карман помятой куртки.
Дальше они идут молча.
Только Сумо пыхтит впереди, натягивая поводок.
Наверное, проголодался.
Только вошли в дом, как чертово «корыто с болтиками» и здоровенным шилом в жопе заставляет Хэнка таки выкупать зверюгу, что заканчивается локальным подобием всемирного потопа в ванной. Так и загнуться недолго, раньше чем цирроз прихватит! Теперь вытирай, расчесывай, феном суши этот меховой половик, пока Коннор колдует на кухне. Что-то подозрительно тянет запеченной рыбой. Опять, мать его, здоровое питание. Живой человек должен есть на обед кусок коровы с кровью, а не всякую нечисть с плавниками и жабрами!
Политая лимонным соком форель оказывается на удивление вкусной. И к тому же Коннор разрешил лейтенанту аж целую бутылку пива. Прям праздник какой-то! Сумо уже наелся и теперь дрыхнет в углу, благоухая лавровой отдушкой. Кто только додумался пихать в собачий шампунь эту кулинарию?! За окном день медленно ползет к финалу. Растекаясь по сугробам, фиолетовые тени напоминают усталых призраков — им давно надоело пугать прохожих, а потому они замирают бесформенными кляксами под рассеянным светом фонарей. Слегка осоловевший Хэнк отползает в гостиную на любимый диван. Коннор следует за ним, как хвост за ногами, и сразу начинает скрупулезно рассматривать коллекцию винила. Старый джаз. Голос ушедшего столетия, которое считалось веком революций, войн, катастроф и взрывов атомных реакторов. Знали бы политики с аналитиками, какой пиздец разверзнется в двадцать первом…
«Вертушка» оживает. Из колонок вишневого дерева Ширли Хорн зовет своего возлюбленного уехать за море, вернуться в Рай. Тягуче-томный альт обещает, что бархатная луна, царящая в небесах дивного острова, обратит зло в любовь. И эта любовь будет вечной. «Пойдемте со мной и отыщем Ваш утраченный покой. Возвращение в Рай…» Песня замирает на страстном выдохе под затухающее журчание фортепианных аккордов. Прости, Ширли, мы все проебали. У нас нет волшебницы-луны даже на тропических островах. Есть только «Райские» местечки, где машины ублажают не людей, а нелюдей.
— Хэнк… лейтенант, вы должны кое-что узнать обо мне, — бережно убрав пластинку в конверт, Коннор возвращает ее на полку. — Я…
— Ты девиант. Думаешь, не догадался? Может, я старый, но Альцгеймер пока не навестил.
— Нет. Не это. Я люблю вас.
Вот так просто. Сказал и стоит, диодом подмигивает.
— У меня не было уверенности в ваших чувствах. Но сегодня вы взяли меня за руку и спрятали ее в карман, будто хотели согреть. Холод не может навредить андроиду, а значит, вы преследовали другую цель. Я уверен на 78,9%. — Диод перескакивает из желтого спектра в оранжевый, щеки голубеют. — У меня было достаточно времени для изучения способов выражения чувств между мужчинами, но многие из них не верибельны. Вы же простите мне ошибки, научите, как правильно?
Хэнк замирает на диване. Конечности объявляют всеобщую стачку. Не выдержав перегрузки, мозг напрочь отказывается командовать организмом, включая голосовой аппарат. Остается отдаться гипнотическому танго синих искр на карей радужке. Пронзительный холод синего льда и теплая глубина застывшей в веках коричневой смолы. Доминиканский янтарь. Перезагрузившись, мозг выдает единственно правильную команду: валить и трахать.
— Покажу наглядно. Не уверен, что по учебнику или как вас, ведроидов, там грузят, — Хэнк сам не знает, какую околесицу несет, пока руки стаскивают пидорскую курточку и рвут тугой узел галстука. — Слушь, Коннор, у тебя дырка в жопе точно есть?
— Есть. Глубина девять дюймов, диаметр в сжатом состоянии четыре линии, в растянутом — до 1,8 дюйма, — давясь словами. — Технически мой корпус… м-м-м… приспособлен для анального секса, лейтенант…
— Какой я тебе нах лейтенант? Хочешь, чтоб арестовал? Ладненько, подозреваемый RK800, прошу на допрос с пристрастием.
Заломив правую за спину, Хэнк конвоирует полуголое «корыто с гайками» в сумрак спальни. Развернув, швыряет навзничь в складки пушистого покрывала. Свет из гостиной падает на бледный лоб и дрожащую каштановую прядь. По скулам Коннора мечутся голубые всполохи, бледно-розовые губы приоткрыты, грудная клетка вздымается, как у марафонца, увидевшего заветную финишную черту, а потерявшийся рассудок самого Хэнка остается валяться возле дивана где-то рядом с пидорской курточкой. Засранец хорош. Даже слишком. Не отрывая взгляда от темно-карих глаз, Хэнк прихватывает «жестянку» за мошонку. Под рукой пульсирует налитое… живое? Тепло чувствуется даже сквозь плотную джинсу. Долой, нафиг! Трясущиеся пальцы сражаются с пряжкой, затем со «змейкой». Какой яйцеголовый идиот из Киберлайфа придумал нарядить RK800 в штаны в облипочку?!
— Вам помочь, лейтенант? — участливым голосом.
— Хоспаде, Коннор, я тебя тут разложить собираюсь, а ты выкаешь и лейтенантом обзываешься. Сообрази своим крашнутым процем чего-нибудь подходящее или зови по имени.
— Мой серебряный лис…****
Сдавленный шепот бьет по нервам. Смесь сладости мандарина, свежести лаванды и полынной горечи топит ревущим цунами. Обхватив губами торчащий колом член, Хэнк позволяет утянуть себя в океан неизбежного. Приглушенные стоны Коннора звучат доминант-септ-аккордами, прерываются синкопами выдохов.
— А-а-ах, Хэнк, — вместо отточенных интонаций — судорожный всхлип.
Губы скользят по гладкости кибер-кожи, язык слизывает с круглой головки терпкость мандариновой корочки (неужели андроиды способны синтезировать афродизиаки?!) мысли в скобках мелькают и исчезают, словно унесенные штормовой волной.
— Мой серебряный лис…
Голос севший, утративший от страсти четкость интонаций окончательно рвет связь с реальностью. Это голос девианта. Новорожденного существа. Голос живой души. Выпустив из рта дрожащий от возбуждения член, Хэнк выцеловывает дорожку по впалому животу. От каждого прикосновения кибер-кожа полыхает голубым, а тело любовника вздрагивает под руками, заставляя желать еще сильнее. До головокружения, до скрипа зубов, до поджавшихся яиц. Хэнк добирается до левого соска, осторожно обводит языком розоватую пуговку, которая отзывается вспышкой тепла.
— Ты, это… как там? — лейтенант сейчас прям гордится стойкостью копа в любой ситуации: сумел выдавить вменяемый вопрос, ёханый! — Вштыривает, нет?
— Вштыривает? — подвиснув на миллисекунду. — Да! По-поцелуй… — Искрящиеся глаза доверчиво сияют навстречу.
Вот ведь чертова жестянка… Губы Коннора ощущаются влажными, живыми, вкусными. Нечеловечески юркий гибкий язык стремительно проскальзывает в рот, дразняще касается нёба. Ну нет, так не пойдет, щас покажу тебе, кто тут лейтенант радужных войск, а кто новобранец! Ухватив за тонкие запястья, Хэнк вжимает ненаглядную жестянку в смятое покрывало. Навалившись всей своей немалой тушей, сминает податливые губы, прикусывает, терзает до тех пор, пока у самого не темнеет в глазах то ли от дикого кайфа, то ли от банальной нехватки воздуха. Сердце колотится в груди, отстукивая невнятное послание свихнувшейся морзянкой. Хочется еще. Больше и дольше. Но яйца уже готовы лопнуть, а стояк дымится, как пушка Первой мировой. Где треклятая смазка?! Позволяя ненадолго вернуть подобие вменяемости, болезненное возбуждение чуть отпускает. Теперь можно, путаясь в сползшем покрывале и собственных ногах, дохромать до шкафа. Есть. Заебца! Ну держись, кибер-задница. Мало не покажется.