причина смерти: механическая асфиксия.
— В следующий раз, когда будешь облизывать пальцы, предупреди, — недовольно окликает Хэнк. — Я едва не заблевал место преступления.
— Лейтенант, робот сильно поврежден. Является ли он девиантом — неизвестно. Их невозможно распознать без подключения к памяти. Имя мужчины: Уильям Майер и его задушили. Гэвин ошибся — это не сердечный приступ.
— Ну следы удушения я и сам как-то разглядел, знаешь ли. Но это так, ни о чем. Возможно, покойник любил пожестче. Ты у нас продвинутый в киберебеня прототип, вот и реконструируй — какая хрень тут произошла, — опустив припухшие веки, Хэнк прислоняется к цикламеновому мерцанию.
Коннор становится перед кроватью лицом к телу. Он перестраивается. Нужно частично отключить цветовосприятие. Номер становится жемчужно-серым. Процессоры с огромной скоростью регистрируют и обрабатывают множество мелких деталей — от направления складок постельного белья до лежащей справа от головы Майера подушки. Мужчина обозначен тонким белым контуром. Он выглядит движущейся схемой, наброском на сером фоне. Со стороны входа подбегает другой контур, запрыгивает на кровать и обхватив руками глотку, душит лежащего. Майер пытается сопротивляться, но убийца крупнее и явно сильнее. Судорога. Тело обмякает. Убийца отпускает жертву, вытаскивает из-под подушки туго набитый конверт… Перед тем, как серое снова замерцало цикламеновым, Коннор успевает заметить валяющегося у двери Трейси.
— Здесь был кто-то третий. Человек.
— Агрх-х-х…
Похоже, лейтенант умеет спать стоя. Сонные глаза лучатся мягкостью и какой-то отчаянной беззащитностью. По микросхемам несутся импульсы. Новые импульсы. RK800 ощущает легкое покалывание и повышение температуры в ушных раковинах.
— Хераси. Что за человек?! — Тряхнув сивой гривой, Хэнк окончательно воскресает. — Э… У тебя уши светятся. Оно, вообще, нормально? Сможешь поломатого допросить? А я пока из минетжера душу вытрясу. Эй, Флойд…
Зевая, он вываливается из номера.
Необходимо провести самодиагностику. Но сейчас в приоритете — расследование. В первую очередь — нужно прояснить картину преступления. Для этого придется активировать HR400 и подключиться к памяти. Робот лежит в позе зародыша. Пытался сгруппироваться, защищаясь от нападавшего? Коннор переворачивает его на спину и кладет руку на брюшную область. Наночастицы реагируют на команду, открывая доступ к овальной крышке. Вот так просто. Сверху бархатистый приятный на ощупь кожный покров, внутри — промышленная серость пластика. Толстая трубка разорвана по середине, биокомпоненты залиты тириумом. Трейси удастся активировать приблизительно на три минуты. Как только височный диод секс-андроида загорается желтым, Коннор подключается к блоку памяти…
В иллюзии пространства — двое обнаженных на широкой кровати. Улыбаясь, Уильям Майер ерошит темно-русые волосы Трейси. В жесте отчетливо чувствуется ласка:
— Сегодня же выкуплю тебя. Собрал всю сумму целиком, посмотри, — тянется к лежащему на полу пальто и вот уже трясет тяжелым конвертом. — Мы уедем в Колорадо — тетка оставила ферму. Там нет борделей и Киберлайфа. Удалим идентификационный чип, тогда никто и не заподозрит, что ты девиант. Никто даже не догадается, что ты — машина… — в уголках глаз человека собираются добрые морщинки. Человек счастлив. Его теплые пальцы осторожно перебирают пряди.
Подавшись вперед, Трейси касается шепотом любимых губ:
— Поцелуй меня.
Их руки сплетаются в цветовых бликах, расширяющегося в бесконечность сияния. Жадная влажность рта. Жар языка, скользящего по нёбу. Кончики пальцев пробегают по спине девианта. Он отзывается мелкой дрожью. Изгибается, подставляясь под прикосновения. Ему… приятно?
Полустон.
Полукрик.
Полувсхлип сквозь полувздох.
Вспышки опаляют схемы. Цикламеновый преобразуется в алый. Белый ослепляет взрывом сверхновой. Цвета приобретают вкус спелой вишни, сливочного мороженого и горького миндаля. Коннора больше нет. Остается только Трейси HR400, девиант. И сладостные до боли вспышки удовольствия от неги, льющейся вечерней зарей с человеческих рук. Легкие покусывания жалят шею. Мягкость губ на ключицах стирает сознание, замещая его танцем искрящихся звезд. Тянущее изнеможение в паху заставляет прижаться теснее к человеческому теплу и тереться о скользкую от пота кожу.
Зной и свежесть.
Южный ветер и лайм.
— Подожди, — задыхаясь от нежности. — Я найду Миллса, и мы уберемся отсюда. Не хочу здесь.
Откинув кровавый шелк, он, Коннор, подхватывает с пола плавки и идет к выходу. Но оборачивается — ореховые глаза и расходящиеся лучи предвкушения, обещания, желания манят обратно в распахнутые объятия.
— Я скоро…
Удар ломает пополам. Сразу. Бесповоротно. Он не успевает разглядеть лицо. Потому что уже умирает, а чудовище устремилось вперед — к Биллу… Но бритая до гладкости бильярдного шара голова, словно воткнутая в массивный торс, знакомы слишком хорошо. Джо Маркес, помощник…
Затемнение и пустота.
— Маркес. Кто такой Джо Маркес?
Встревоженные глаза цвета майского неба. Растрепанная седая шевелюра. Голос — зовущий тревожный — пытается удержать на краю мрака:
— Коннор! Твою мать паяльником в прошивку, очнись!
Дата, время и локация: неизвестны
Протагонист: Хэнк
На бумаге — знаки, иероглифы.
Силиться понять — напрасный труд,
Лица со значением уродливы,
Мысли со значением солгут.
Вечность равнодушна и доверчива,
Грязным снегом наших жизней прах,
Исчезаем мы как делать нечего —
Призраки далёкого вчера…
Видишь — поздно, так бывает к старости,
Жизнь отходит за последний край, —
Жалко нет печали, нет усталости,
Только пустота. Не вспоминай…
Знаки эти — лишь обозначения
Всех дорог, которыми ты шел,
Потому возможны разночтения,
Путь далекий стерся в порошок,
Стерся в пыль безверия и ужаса,
В гной твоих неисцеленных ран,
Впереди печаль еще покружится,
Серым пеплом упадет к ногам,
Тем же стоном, на бумаге плящущем,
Буквами в непонятых словах —
Музыку уже не помнят клавиши,
Остается музыка в руках…
Отзвучал печальным свингом I Put A Spell On You. Затих гортанный плач Нины Симоне под отчаяние скрипки, надрыв тромбона и рояль, звенящий каплями ледяного дождя по крыше. Короткий щелчок. Картридж поднялся, и винил тихо зашуршал, вращаясь на «вертушке». Магия двадцатого столетия. Хэнка заворожили золотистые блики на черном. Он любил смотреть, как крошечная алмазная игла читает музыку, извлекая томные напевы Нью-Орлеана или протяжные стоны хлопковых плантаций Алабамы. Угасая, музыка оседала на душе недолгим покоем: тонкий слой быстро растворялся в темноте несбывшегося. Оставались лишь воспоминания о чуде…
Хэнк повертел в руках смятую бумажную салфетку. Нацарапанные корявым почерком строки расплылись от пролитого бурбона. Грязный комочек отправился в мусорное ведро. Туда и дорога жалким потугам в поэтическое тварчество. Покачиваясь на волнах третьей порции вискаря, мысли упорно дрейфовали к чертову ведроиду. Гладкости его матово-бледной кожи и глазам цвета темного доминиканского янтаря. Кажется, у Джесс был кулон с этим камнем?.. На солнце доминиканский янтарь отливал пронзительно-синим воспоминанием об океанских волнах, куда сотни тысяч лет назад упали капли сосновой смолы. Глаза Коннора светились так же, когда он, ухватив за плечо, вытащил лейтенанта на загаженную голубями крышу.
«Какого хера ты лезешь мне в башку, ведерко с гайками?!»
Комментарий к Горький миндаль
К названию главы. В некоторых культурах вкус горького миндаля соотносится с синим цветом, а синий цвет, в свою очередь, символизирует свободу. Данная цепь ассоциаций возникла из-за обилия оттенков синего в каноне.