— При чем тут мое желание? — Я посмотрела на него. — Ведь человеческое имя — объективный факт, правда?
Торстен ковырнул гравий носком ботинка и уже хотел ответить, как вклинился Сверкер:
— Тогда мы будем звать тебя МэриМари… — и засмеялся, в восторге от собственной идеи, — а что? Почему бы нам не окрестить ее МэриМари?
Сиссела посмотрела на меня с улыбкой.
— Да, черт возьми. МэриМари — здорово!
— Замечательно, — сказала Анна.
— Чудесно, — сказал Пер.
— Охренеть, — сказал Магнус.
Но Торстен не сказал ничего.
Пер, когда пришла его очередь, говорил так, будто оглашал судебный приговор. Его секрет — что он два года назад взял у отца дорогое издание Библии и уничтожил его. Умышленно. В отместку за несправедливость, подробности опустим. А теперь осознал, что это ребячество, и раскаялся, и хотел бы, чтобы мы об этом знали.
Аннин секрет состоял в том, что она верит в Бога, но не смеет признаться родителям.
— А то отец меня прибьет. Он атеист, — вздохнула она. Все лишь улыбнулись, одна Сиссела громко рассмеялась.
— А ты что? — спросила она. — Не дашь ему сдачи?
Анна мгновение смотрела на нее, потом потупила взгляд. Нет. На такое она не способна.
Торстен, когда наступил его черед, поднял ворот куртки.
— Мой секрет — что я не помню родителей. А следовало бы — мне было восемь лет, когда они умерли. Но я ничего не помню. Ни лиц. Ни голосов. Ничего из того, что происходило, когда я был маленький.
— Так у тебя родители умерли? — ахнула Анна.
Торстен чуть сморщился, но не ответил. На миг снова стало тихо, потом Магнус повернулся к Сверкеру. Тот остался последний. Ну? Сверкер поспешно улыбнулся, предваряя тон, который я в дальнейшем очень хорошо научусь узнавать. Мягкий, но мужественный. Негромкий и теплый. В высшей степени доверительный.
— Мой секрет — что я расстанусь со своей девушкой, когда вернусь. Я полюбил другую…
Анна и Магнус улыбнулись. Торстен чуть придвинулся ко мне.
— Ух ты! — воскликнула Сиссела. — Да тут у нас настоящий соблазнитель завелся. Соблазнитель из Буроса!
В ответ на насмешку Сверкер улыбнулся еще шире.
— Именно, цыпочка. Из Буроса. Значит — первый сорт!
К ночи похолодало. Через некоторое время мы поднялись и поплелись на другую сторону улицы и, столпившись на тротуаре, попрощались с Сисселой — ей надо было ехать домой на метро. Зябко подняв плечи, она чуть постояла, переминаясь, словно чего-то ждала или хотела сказать, потом рванула молнию на куртке под самое горло и повернулась к нам спиной.
— До завтра, — крикнул кто-то ей вслед. Может быть, я. Она не ответила и не обернулась, только помахала рукой и скрылась из виду.
А мы пошли в гостиницу.
— Что такое? — спрашивает Анна. — Тебе нехорошо?
Это я принялась тереть лоб. Давняя привычка, способ в буквальном смысле стирать неприятные мысли.
— Может, тебе снова прилечь?
Анна встревоженно наклоняется ко мне. Молча киваю и закрываю глаза. Под закрытыми веками вижу, что Мари проснулась. Поезд подходит к Эребру, она встала в своем купе и пытается снять кожаную сумку с багажной полки. Мари улыбается. Я открываю глаза и взглядываю на Анну. Еще раз киваю. Что означает: я устала. Химия, которой меня накачали в больнице, по-прежнему течет в моих жилах.
Анна провожает меня обратно в мою спальню, отставая на полшага и придерживая за спину — словно боясь, что я рухну навзничь. Нет, я не падаю, я иду мелкими шажками по коридору, но, когда добираюсь до комнаты, сил хватает только чтобы указать на мою сумку.
— Ночная рубашка? — переспрашивает Анна.
Кивнув, опускаюсь на край кровати.
Куда пошли все остальные? Не помню. Помню только, как мы трое стоим в лифте — Торстен слева от меня, Сверкер справа. Торстен отвернулся, но я несколько раз поймала его взгляд в зеркале, пока мы доехали до третьего этажа. Помедлив мгновение, он открыл дверь, и в этот самый миг Сверкер поднял руку и положил мне на плечо. И я позволила его руке туда лечь. Не стряхнула ее с себя, не шагнула в сторону. Торстен, презрительно скривив губы, пнул дверь лифта.
— Ха, — сказал он и пошел прочь.
Сверкер поднял брови.
— Ха? Он правда сказал «ха»?
Я кивнула.
— А что это значит?
Я тоже солгала в ответ:
— Без понятия.
Вскоре я стояла голая перед Сверкером, скрестив руки на груди. Сам он по-прежнему оставался в одежде. Вот он протянул руки и схватил меня за запястья.
— Дай тебя рассмотреть, — сказал он, разводя мои руки в стороны.
Я зажмурилась и впервые позволила себя рассмотреть.
— Представляешь, все легко могло повернуться совсем иначе, — произносит Анна. Вид у нее несколько отрешенный, она стоит у шкафа и развешивает на плечики мою одежду. — Если бы вы со Сверкером не… И мы с Пером…