Тихо выпутавшись из-под одеяла и стараясь не разбудить ее, я наскоро оделся и прокрался на кухню.
Наруто, ничего не замечая, копался в холодильнике. Он так сильно вымотался, что никак не мог выбрать что схватить первым.
— Возьми мясо и рис. На двоих как раз хватит.
Мелкий улыбнулся, выгребая названную еду, а потом достал еще коробку с яйцами.
— И яичницу!
— Хорошо, давай, — я потянулся за коробкой и вполголоса заметил: — Все спят, а мы ночью жрем. Эх… вредно это.
— Если очень хочется, то не вредно!
— Не так, — я помотал головой, — “если нельзя, но очень хочется, то можно”.
Пока я стоял у плиты, узнал у Наруто, чего он такой замученный и отчего он так поздно вернулся.
Оказалось, что, долго просидев со сложными новыми печатями у Рея, они оба устали и уже хотели было расходиться, когда по каким-то неизвестным причинам вышло из строя несколько крупных комплексных печатей в госпитале, без которых его функционирование и безопасность были под угрозой. Сенсей обвинял во всем чьи-то кривые руки, но виновника то ли не нашли, то ли вовсе не искали. Пришлось спасать ситуацию. Разумеется, Наруто вызвался помочь учителю. Они кое-как залатали брешь, но…
— Окончательно привести все в порядок мы сможем только завтра. Ой! — поторопившись, Наруто обжегся о поставленную на стол сковородку. — А у тебя что нового?
— Ничего, кроме Анко в моей спальне, — похвалился я, гордо скалясь. Больше-то некому рассказать, а похвастать хотелось ужасно!
Мальчик покраснел как помидор и заикаясь попытался что-то сказать:
— А вы… а ну, то есть… пара?
Наруто заалел еще сильнее и, замолкнув, стал быстро жевать, глядя куда-то мимо меня.
— Да, мы с ней вместе, — улыбнулся я еще шире. — Ну, что ты так покраснел? — я засмеялся. — Все нормально. И еще, чтобы не смущать Анко, не заходи без стука, ладно?
— Ага… Конечно! Датте… — сам исправился Узумаки. — Угу.
Судя по его эмоциям, он был в полном раздрае и не знал, что и думать.
— Ну и молодец, <i>братишка</i>, — потрепал я его по желтому ежику и забрал грязную посуду.
Я бы мог и по-местному называть Узумаки младшим братом, но меня это «отоуто» раздражало. Это отоуто звучит почти как ути-пути. Нафиг!
— Иру-у-ука… — задумчиво и одновременно просительно протянул Наруто, улыбаясь. — А ты мне историю на ночь расскажешь?
— Конечно расскажу, я же не занят.
Запихав печенье в рот, Наруто пулей рванул в ванную, а потом так же быстро, но тихо — к себе.
Как примерный школьник на уроке, мелкий ждал, сложив руки на одеяле, но нетерпеливо раскачивался и заглядывая в блокнот с записями. Чтобы не запутаться, я делал пометки о том, какие истории уже рассказал.
— Эта история называется «Дайме-аист», — подменил я «халифа» близким по значению словом. — Достались ему в наследство оазис в пустыне, который был его страной, очень спокойные подданные и целая куча толковых сановников.
— В Стране Ветра? А сановник, как Тора?
— Возможно. Да, как Тора, — согласился я. — Они мудро правили, пока их дайме изнывал от скуки. Он мечтал, смешно сказать, о свободе. Хотел стать аистом и уметь говорить с птицами.
И вот однажды в сад <i>Халифа</i> пробрался наглый, грязный и вонючий вор-браконьер, чтобы изловить редких зверей.
— Харифа? Это так дайме звали?
Учить Наруто русскому я не прекращал, так что выговаривать букву ”Л” он уже научился, хотя произношение у него было пока еще ужасным ("Л" скорее похоже на "Р"), а словарный запас — небольшим.
Я чуть подвис от внезапного и сильного «укола» удивления, но быстро сориентировался:
— Да. Халиф приказал поймать вора и привести к нему. Но вор был немой и ничего сказать не мог. Тогда его обыскали, и в вещах нашли странный порошок в маленькой шкатулке, от которого у людей на миг менялась внешность, а в самой коробочке — листок с непонятными письменами.
— Порошок-хенге! Вот здорово! А листок — это инструкция?
— Решил Халиф, — кивнул я в ответ на догадку мальчика, — что порошок волшебный, и пообещал мешок золота в награду тому, кто переведет для него этот листок. Многие пытались, но язык этот никому не был известен. И когда все отчаялись, появился незнакомец, неуловимо похожий на того вора, но чистый и богато одетый, а потому никто не посмел сказать о своих догадках.