— Кхм… — доктор, кажется, не знал, как начать. — Кхм… Вы помните, мадам, вчера вашему мужу была сделана операция… имплантирован микрочип…
— Всё хорошо? — спросила Женевьева.
Что он тянет? Хорошие новости так не сообщают.
— Э… боюсь, не совсем так, мадам. Вашему мужу был имплантирован чип, призванный восстановить разрушенные нейронные связи в мозгу больного, изолировать его личность от травмирующих воспоминаний, видоизменить осознание им себя и… послужить как бы…
— Но он не послужил? — снова перебила Женевьева. Она знала, что с мужчинами нельзя быть напористой и обрывать их речи на полуслове, но ничего не могла с собой поделать. Ну а что он мямлит?! — Мишель, он… Ему хуже?
— Быть может, вашу очаровательную девочку отправить пока в детскую комнату? Там она сможет поиграть с…
— Нет необходимости, — отрезала Женевьева.
— А… — опешил доктор. — Да, понимаю.
— Мишелю хуже? — повторила она свой вопрос.
— Я очень сожалею, мадам, — проговорил доктор. — Мы сделали всё, что в наших силах, но… сегодня, во втором часу дня, по какой–то причине связь между компьютерной системой и чипом, вживлённым в мозг больного, была разорвана, управление потеряно и…
— То есть, вы хотите сказать, что имеет место техническая ошибка, не врачебная?
— Это абсолютно точно не врачебная ошибка, мадам, — в глазах доктора мелькнула обида, но он быстро её спрятал. Какое право он имел обижаться на женщину, которой принёс такие вести. — Но мы не верим и в техническую неполадку. Компьютеры крайне надёжны, они подстраховывают друг друга, специализированный персонал ежедневно тестирует систему. Комплекс стабильно работает уже более двадцати лет, за это время не зарегистрировано ни одного случая отказа или сбоя. Я говорю о всей стране, а не только о нашей больнице. Ни единого сбоя за двадцать лет! И когда произошло отключение некоторых функций чипа, система не подала сигнала тревоги. Всё это весьма странно, непостижимо… Я очень сожалею, мадам, поверьте, но это какая–то нелепая случайность. Предстоит длительная работа экспертов с целью выяснения причин. Для нас это тоже удар.
— Да, наверное.
— Мадам…
— Значит… — Женевьева покосилась на Мелани, но дочь, кажется, совершенно не интересовал их взрослый непонятный разговор, она смотрела на Мишеля и что–то нашёптывала — быть может, повторяла стишок, заданный ей назавтра, который никак не хотел запоминаться.
И всё же фразу Женевьева закончила почти шёпотом, приблизив лицо к пахнущему душистым мылом лицу доктора:
— Значит, он умрёт?
— Кажется, вы не понимаете, — так же тихо ответил тот. — Дело в том, что биологическая смерть организма — это лишь окончательная точка. Важно то, что перестал работать мозг. Мозг умер, а номинальное функционирование организма продолжается благодаря системе жизнеобеспечения.
Она посмотрела на то, что было когда–то её мужем, её надёжным, добрым, жизнелюбивым Мишелем, а теперь стало просто телом с неисправным чипом в голове. Неподвижным телом, по сути уже мёртвым. Мозг умер… Значит, человек — это всего лишь мозг? Нет мозга — нет человека? Значит, его любовь к ним — это только случайное сочетание нейронов, токов, клеток серого вещества?.. А как же душа?
— Мадам, я должен… э-э… — доктор отводил глаза, зачем–то пожимал плечами и нервно двигал руками, совершая бессмысленные жесты — почёсывал нос, поправлял безупречную причёску, одёргивал халат. — Я должен, мадам, предложить вам подписать согласие… Разумеется, вы можете отказаться, но…
— Согласие?
— На отключение вашего супруга от системы жизнеобеспечения. Таковы правила, мадам и… такова печальная необходимость, поймите. Не сейчас, нет… После того как комиссия закончит подготовку документов, официально зафиксирует факт смерти… Нет смысла поддерживать жизнь тела, когда мозг… Это было бы глумлением, мадам. Надежды нет и…
— Надежды нет?
— Увы, мадам. Поверьте, если бы оставалась хоть какая–то, пусть эфемерная, надежда… По сути, ваш супруг сейчас… он уже не живёт — это просто организм, который продолжает функционировать: бьётся сердце, работает пищеварительная система, растут волосы, но…
— Я поняла.
— Увы, мадам. Простите. Я знаю, это жестоко, но… Вы не могли бы зайти завтра, чтобы исполнить все формальности? Вы, безусловно, сможете попрощаться и…
— Завтра?.. Завтра… Да, хорошо, — её вдруг придавила бесконечная растерянность. Вот она, черта — проведена; все надежды остались по ту сторону, а по эту… только холод и пустота. Завтра. Мишеля добьют завтра.
Женевьева кивнула. Кивнула ещё раз. Потом чему–то улыбнулась. Доктор нахмурился — кажется, он опасался за её разум.
— Да, доктор, завтра, — сказала она, бросила последний взгляд на мужа, повернулась и пошла к выходу — прямая, непреклонная, непостижимая.
— Мама!
Она нервно обернулась.
Мелани с широко раскрытыми глазами указывала в сторону кровати. Женевьева проследила за пальцем дочери. Что? Ничего не измени…
Палец девочки указывал на монитор у кровати Мишеля, тот, где ещё минуту назад мелькали разноцветные цифры, диаграммы и шкалы. Теперь экран был чёрен. Осталось только пульсирующее сердце в углу, то, что показывало частоту сердцебиения. Оно мерцало, билось и увеличивалось, увеличивалось, словно решило заполнить всё пространство экрана. А посредине радужно переливалась надпись: «Я люблю тебя, Мелани!»</p>