Единственная жалоба Карзинкина, обращенная к Орешникову, — на то, что время за решеткой «тянется удручающе медленно». Еще бы! Человек действия был лишен возможности трудиться, лишен свободы передвижения. Он не получал новых впечатлений — если не считать наблюдений над тюремной жизнью, — и, следовательно, живой, деятельный ум его оказался «на голодном пайке». А Карзинкин и будучи на свободе не любил напрасной траты времени… У Александра Андреевича немало поводов к унынию: семья бедствует, жена еле-еле зарабатывает на хлеб уроками в танцевальной школе, которую по всякий день могут закрыть из-за холода в классах; у дочери обнаружилась сердечная болезнь.
Но Карзинкин не падает духом. Мало в его письмах говорится о горестях, гораздо больше — о маленьких радостях заключенного. «Я много лежу читаю и думаю. Моя дорогая жена прислала мне Евангелие и еще несколько книг». Карзинкина интересует, как идет работа в музее. У него даже хватает силы духа и самодисциплины, чтобы вести в тюрьме научную деятельность — в надежде продолжить ее на свободе. «Я составил здесь хронологический перечень всех московских церквей, нужный мне для моей работы». Бывший миллионер трогательно благодарит Орешникова за посильную заботу о его семье, за устройство Аделины в театральное училище. По-видимому, тот же Орешников сумел достать бумагу «о поручительстве Алекс. Андре, от музея на поруки». Этот документ и вывел Карзинкина из тюремных стен. 2 (19) декабря 1920 года над ним состоялся суд, а 6 (23) декабря его уже выпустили на свободу.
П.П.Муратов, встретившийся с Александром Андреевичем, как только того выпустили на свободу, спросил, почему он не уехал в 1918 году. «Я не жалею ни о чем, — сказал Александр Андреевич. — В тюрьме было очень интересно. Очень интересно-с! Да, тут узнается человек. Если б я жил прежней жизнью, я никогда бы не узнал того, что знаю теперь».
В январе 1931 года Александра Андреевича арестовали вторично — по распоряжению ГПУ. Неужто припомнили его заступничество за храм? Снова пришлось отсидеть ему в камере Бутырки. Годом раньше Карзинкин, исполнявший тогда в нумизматическом отделе Исторического музея должность старшего помощника хранителя отдела теоретического музееведения, лишился работы. «Старорежимному спецу» советская власть принялась на старости лет сокрушать ребра… Чем мог навредить ей добрый старик нумизмат, у которого от прошлого остались только воспоминания да редкие товарищи, уцелевшие в большой русской катастрофе? Веру не могли ему простить — крепкую, все выдержавшую? За прежние, давно утраченные богатства мстили? Сказал что-нибудь неблагостное в отношении нового порядка? Александр Андреевич, выйдя из тюрьмы после краткой отсидки, скоро ушел из жизни. 30 июля 1931 года он скончался от сердечной недостаточности в возрасте 68 лет. Прожил жизнь светлую, достойную, наполненную… всем.
Обычно смерть человека вызывает печальные мысли. Сколько бы он еще мог сделать доброго, сколько тепла подарить близким людям, если бы не «прибрал его Господь», как говорили наши предки. Однако бывают случаи, когда кончина выглядит не простым перерезанием нити, а… даром великого милосердия, ниспосланным свыше. Так вот, для Александра Андреевича Карзинкина последний срок наступил очень вовремя. Бог словно… отпустил его, как отпустил когда-то Симеона-богоприимца. Что ждало бывшего мецената, пожилого ученого, доброго верующего? Прозябание в самом жалком и униженном состоянии, без средств к существованию? Боль от картин разрушения всего того, что было для него дорого? И года не минет, как «безбожная пятилетка» примется с суетливым глумлением захлопывать двери храмов, коих и без того оставалось совсем немного. И еще при жизни Александра Андреевича «Академическое дело» нанесло страшный удар по науке, по архивам и музеям. Зубры научной мысли оказались на лесоповале, на их место пришли громкоголосые недоучки. Карзинкин многое вынес на своем хребте, как и положено русскому православному человеку. Он был добр к ближним, не терял смирения и не снимал пояса веры в самые тяжкие годы. Он вдоволь поработал душой и умом. И он устал… Быть может, Бог шепнул ему на ухо перед смертью: «Теперь отдохни».