— Не уверен, а знаю, — буркнул Виталий. — Ты не представляешь, какую роль в нашей работе играет случай.
— И какую же? — окончательно разошлась я, провоцируемая своими не в меру развеселившимися сокурсниками. Фыркающими, толкающими друг друга, тихо делающими какие-то замечания. — Роль покровителя придурков?
— Если ты такая умная, Горчакова, пошла бы работать в органы. Чего время теряешь? В стране сразу бы увеличилась раскрываемость преступлений! Представляешь, какой прогресс в криминалистике? Другим опыт бы передавали. Мы все кретины, ты одна у нас гениальная.
— Не надо инсинуаций. Я не говорила, что все кретины. Я сказала это только про придуманного тобой следователя Михайлова. А он, признайся, редкостный.
— Ты на словах до того шустрая. Попробовала бы сама.
— Да твое «Дело о бриллиантах» раскрыть раз плюнуть.
«Дело о бриллиантах» было именно тем романом Говоруна, который я прочитала. Дешевая, бездарная дребедень.
— Если так, попробуй — плюнь. Я тебе дам дело, ты его раскроешь как нечего делать, даже напрягаться не придется. Мы тебя провозгласим Королевой детектива нашего курса.
— Да что мне, больше заняться нечем? Я в своем уме.
— Уже в кусты?
— Какие кусты, Смирнов? Ты за последние годы окончательно поглупел. Мне это не нужно.
Вступать в перепалки с Виталием было неблагодарное занятие, на которое никто не отваживался. Но за те пять лет, которые мы не виделись, это успело вылететь у меня из головы.
Говорун для начала подавлял словесным напором, не давая тебе передышки и просвета, а потом заговаривал до беспамятства. Привыкнув к его постоянным разглагольствованиям, мы адаптировались к непростой окружающей обстановке и, уже не слушая, просто кивали головой, спокойно занимаясь своими делами или даже начиная беседу с кем-нибудь еще. Это не только не обескураживало Говоруна, но даже не особенно задевало. И он продолжал свою речь без запинки и обид на наше неприятие его всерьез. Порой мне казалось, все, что он говорил, было не для кого-то, а исключительно для себя, чтобы покрасоваться.
В этот раз я, должно быть, перешла какие-то неведомые мне границы, ибо вместо обычной словесной атаки, так утомляющей, что ты совершенно перестаешь реагировать и вслушиваться, Говорун позволил себе затеять спор и стал даже как-то удивительно краток, что должно было насторожить меня, но нет, увы, увлеченная спором, я потеряла бдительность.
— Испугалась? — подначивал меня Смирнов, на радость присутствующим.
— Ничего я не испугалась! Тебя мне, что ли, бояться?
— Спорим, не сможешь?
— Спорим, смогу?
— И на что? — не упустил возможность укрепить свои рубежи Говорун.
За несколько минут я изменила свою жизнь, позволив втянуть себя в нелепейший спор настолько глубоко, что выбраться не представлялось возможным.
Признаю: эту яму я старательно выкопала себе сама. Можно было еще исправить положение, но я, не задумываясь, добровольно шагнула в нее. Мне и этого показалось мало. Я попросила закидать меня землей и воткнуть цветочки в добровольную могилку, произнеся:
— Если я докопаюсь до сути, ты отдашь мне свою шикарную машину, о которой тут столько трепался.
— Ого, — восхищенно присвистнул Пузик, — круто дело.
— Да, понеслись на всех парах! — фыркнула Манька.
— Наташка в своем репертуаре, — покачал головой Пузик.
— Поделом Говоруну, — презрительно бросила Света, — нечего ко всем лезть со своими историями.
Не то чтобы я в тот момент действительно решила участвовать в каких бы то ни было расследованиях, нет, конечно. Я еще в своем уме. Это было так, для смеха, чтобы еще больше разозлить вечно раздражающего меня сокурсника. Не думала я ни о чем другом.
— Наташка, за что я тебя люблю — за твою нетре… непрека… непред… сказуемость, — с трудом выговорил Димон, опрокидывая очередную рюмку водки. — За тебя!
— За что я тебя люблю, Димон, — на мгновение отвлеклась я от основной темы разговора, — так это за ясность и четкость выражения мысли, которыми ты всегда отличался.