Природа делает меня романтичной. Вдруг мне никуда не надо торопиться. Вдруг нет никаких дел, никаких планов, есть только природа и я, ее частица. На мне были эластичные джинсы, я чувствовала, как они обтягивают меня. Две верхние пуговицы на блузке я не стала застегивать. Были в моей жизни мужчины, которые без колебаний уложили бы меня здесь, посреди травы и цветов, и даже случайно приблизившийся к нам осел или верблюд их нисколечко не смутил бы. Я вспоминала, как это было восхитительно, но у Эли, похоже, и в мыслях не было ничего подобного. Почувствовать мое состояние он не мог, потому что все время шел впереди, лишь иногда останавливаясь, чтобы подождать меня.
От вида с вершины холма захватывало дух. Эли снял со спины рюкзак, вытащил из сумки газовую горелку, зажег ее спичкой, налил воды из пластиковой бутылки в турку, добавил две полных чайных ложки кофе с кардамоном и поставил турку на огонь. Потом достал из рюкзака и расстелил на земле вышитую скатерть, поставил на нее две чашки и протянул мне пакет, в котором были бутерброды, вареные яйца и апельсины.
— Через пару минут будет кофе. — Он посмотрел на меня долгим взглядом. Руки у него загорелые, мускулистые и довольно волосатые, ладони широкие, по-отечески надежные.
— Вау! — вырвалось у меня.
Я обратила внимание, что и сейчас на нем аккуратно выглаженные хлопчатобумажные брюки и рубашка (может, он купил сразу несколько одинаковых?). Судя по дырочкам возле пряжки, он похудел со времени покупки ремня.
— Вкусно? — спросил он, когда я пригубила обжигающий кофе с пенкой.
— Подожди, — отозвалась я, — оно должно немного остыть.
— Да, необходимо терпение.
Мне показалось, что он имел в виду не только и не столько кофе, но не стала углубляться, а просто кивнула головой. Я действительно была согласна с ним, но терпение совсем не главная моя черта и никогда не было ею. Я все делаю быстрее других. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять: да, меня раздражает медлительность других, но этих других раздражает моя расторопность.
Легкий ветерок освежал мои вспотевшие щеки. По всей вероятности, они были слишком красными. Так обычно бывает, когда я напрягаюсь, нервничаю или выпью лишнего.
— Как тебе этот вид? — спросила я.
— Можно было бы не брать четыре на четыре, твоя машина вполне справилась бы, — ответил Эли.
— В следующий раз?.. — задала я вопрос исключительно для того, чтобы услышать подтверждение, и он сдержанно, мягко согласился со мной.
Эли мне нравился, если не сказать больше. Мне нравились его деловитость, практичность. Хватит с меня пианистов и скрипачей, певцов и поэтов, актеров и режиссеров, хватит ипохондриков, которые беспрерывно говорят о себе и о своем творчестве, в каждой ветке видят балетные позы, символические и загадочные, а сами не могут поменять перегоревшую лампочку или заменить проколотое колесо, не говоря уж о сантехнике или о том, чтобы зажечь газовую горелку и сварить на ней кофе!
— А куда мы поедем в следующий раз? — спросила я для верности.
— Не волнуйся, я знаю все маршруты в округе, подберу тебе что-нибудь красивое.
— Мобильники оставим дома, правда? — предложила я с кокетливой застенчивостью.
— Почему?
— Потому. Чтобы мы с тобой могли побыть в тишине.
— Можно просто отключить звук. Телефон мне нужен, чтобы фотографировать.
— Разве у тебя нет фотоаппарата?
— По правде говоря, у меня есть прекрасный фотоаппарат — Rolleiflex.
— Так его и возьми!
В следующий раз мы поехали в Хурват Мидрас, район подземных пещер, по которым можно передвигаться только ползком, опираясь на локти. Тут нужен фонарик, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Эли предложил мне ползти за ним. Я собрала все физические и душевные силы, ухватилась за пятки его кроссовок и поползла на животе, сгибая по очереди колени, как младенец, который учится ползать. Мы ползли, соединившись, словно одна огромная игуана. Эли не взял с собой мобильник и, оказывается, забыл взять фонарик.
У меня есть склонность к клаустрофобии — я не могу находиться в пространстве, где нет окна или двери. Даже в открытом пространстве у меня возникает иногда ощущение удушья. А тут я проползла метров сто в полной темноте, держась за кроссовки Эли и зная, что если я отпущу их, то просто умру. Я сжала зубы и продолжала ползти. Так продолжаешь рожать, потому что нет пути назад, потому что ничего не поделаешь, потому что когда-нибудь это закончится… Прошло меньше получаса, если верить часам. Почему я согласилась лезть в эту пещеру? Почему не протестовала, не жаловалась? Когда я пойму, что безропотность не лучший путь к сердцу мужчины?