Нет, смотреть через зеркало в свои глаза слишком долго явно было опасным занятием. Я отступила назад и принялась исследовать мое тело. Где кончается оно и начинается то, что вокруг него? В какой-то статье, посвященной представлению о теле, я прочла, что под воздействием стресса (или экстаза) мы теряем границы наших тел. Мы забываем, что владеем ими. Меня часто посещало такое ощущение, и я воспринимала его как часть моей паники. Такое могло происходить и под воздействием непрекращающейся боли. Когда у меня была сломана нога, я потеряла представление о границах моего тела. Парадоксальное явление: под воздействием сильной физической боли или сильного физического удовольствия у тебя возникает ощущение, что ты покидаешь собственное тело.
Я попыталась исследовать мое физическое «я», сделать себе ревизию, чтобы вспомнить, кто я такая, если только, конечно, мое тело можно было идентифицировать со мной. Я вспомнила историю про Теодора Рётке[421] – один в большом доме он то одевался, то раздевался перед зеркалом, исследуя свою наготу между припадками сочинительства. Может, эта история была выдумана, но я видела в ней зерно правды. Твое тело самым тесным образом связано с твоим творчеством, хотя точная природа связи тут очень тонка и, возможно, потребуются годы, чтобы ее осознать. Худые длинные поэты творят короткие толстые поэмы. Но вопрос здесь не так прост и не сводится к закону инверсии. В некотором смысле каждое стихотворение – это попытка расширить границы собственного тела. Твое тело становится ландшафтом, небесами и в конечном счете – космосом. Может быть, поэтому я часто ловлю себя на том, что пишу голой.
За время нашего странного путешествия я похудела, но до модели мне было еще далеко; нет, тучной я не была, но фунтов десять лишних во мне были, так что появляться в бикини мне пока не рекомендовалось. Груди средних размеров, крупная задница, глубокий пупок. Некоторые мужчины говорили, что им нравится моя фигура. Я знала (так, как некоторые знают вещи, в которые сами до конца не верят), что меня считают хорошенькой и что даже моя крупная задница некоторым нравится, но мне самой даже лишняя унция жира была ненавистна. Я всю жизнь вела эту борьбу – набирала вес, теряла, снова набирала с процентами. Каждая лишняя унция была доказательством мой слабости, лености, потакания собственным желаниям. Каждая лишняя унция доказывала, что я права в своей ненависти к себе, что я гнусная и отвратительная. Излишки веса были связаны с сексом – уж это-то я знала. В четырнадцать лет, доголодавшись до девяноста восьми фунтов, я сделала это, наказывая себя за потакание своим сексуальным желаниям. Потеряв тот вес, какой я хотела потерять, и больше, я стала отказывать себе в воде. Я хотела почувствовать себя пустой. Пока голодные спазмы не начинали терзать все мое тело, я ненавидела себя за потакание собственным слабостям. Явно материнский инстинкт (как сказал бы мой муж-психоаналитик) или фобия беременности. Мое подсознание верило, что, подрочив Стиву, я могу забеременеть, а потому я, пытаясь убедить себя, что это не так, худела все больше и больше. А может быть, я жаждала забеременеть и придерживалась примитивного убеждения, что все отверстия моего тела соединены, а оттого боялась, что любая пища осеменит мое чрево, как сперма, и во мне начнет развиваться плод.
Ты – то, что ты ешь. Mann ist was mann isst. Война полов началась, когда мужские зубы вонзились в женское яблоко. Аид закрепил пребывание Персефоны в аду шестью зернышками граната[422]. А когда она съела их, сделку уже было невозможно аннулировать. Съесть означало согласиться с судьбой. Закрой глазки – открой ротик. Пей до дна. Ешь, детка, ешь. «Ну-ка, давай скушаем твое имя», – говорила бабушка. «Целиком?» – вопрошала я. «А…» – начинала она (кусочек отвратительной печенки)… «Й» – (чуточку картофельного пюре с морковью). «С» – (еще немного жесткой, пережаренной печенки)… «Е» – (еще чуть-чуть холодного пюре)… «Д» – (соцветие брокколи). «О» – (она подносит к моему рту еще кусочек печени, но я как очумелая несусь прочь от стола). «Смотри, будет у тебя авитаминоз!» – кричит она мне вслед. У всех членов моего семейства был в запасе целый набор болезней-пугалок (о которых в Нью-Йорке не слышали десятилетиями). Моя бабушка практически не получила никакого образования, но она знает про авитаминоз, цингу, пеллагру, рахит, трихиноз, круглых глистов, ленточных глистов… список бесконечен. Все, чем можно заболеть, если ты не ешь или ешь. Она убедила мою мать, что если каждое утро я не буду выпивать стакан свежевыжатого апельсинового сока, то меня неминуемо ждет цинга, и она постоянно потчевала меня историями о британском флоте и лаймовом соке[423]. Лайми[424]. Ты – то, что ты ешь.
421
Рётке, Теодор (1908–1963) – американский поэт, лауреат Пулитцеровской премии; известно, что Ретке страдал депрессиями.
422
Согласно древнегреческому мифу, Аид похитил Персефону, а когда Зевс потребовал отпустить ее, уговорил съесть шесть зернышек граната, после чего Персефона была обречена на возвращение в Аид.
423
В XVIII–XIX вв. военнослужащие британского флота в обязательном порядке должны были потреблять лаймовый сок как средство против цинги.
424
«Лайми» – насмешливое название английских моряков (а впоследствии и англичан) за приверженность к лаймовому соку.