Да заткнись ты, Айседора. Не суйся… Колеса поезда, казалось, повторяли: за-ткнись… за-ткнись… зат-кнись…
Муж оказался профессором химии. Он преподавал в Тулузе по программе Фулбрайта[454]. Ему очень нравилась французская система.
– Дисциплина, – сказал он. Нам бы в Америке побольше ее, согласна ли я?
– Не совсем, – ответила я.
У него на лице появилось раздраженное выражение. Вообще-то, сообщила я ему, я и сама преподаю в колледже.
– Правда?
Это придавало мне новый статус. Возможно, я являю собой любопытный экземпляр одинокой женщины, но, по крайней мере, я не была посудомойкой, как его жена.
– Вы не согласны с тем, что наша американская система образования неправильно толкует значение слова «демократия»? – спросил он, исполнившись напыщенности и желчи.
– Нет, – ответила я, – я не согласна.
Ах, Айседора, ты становишься дерзкой. Когда ты в последний раз говорила: «Я не согласна…» – да еще с таким спокойствием?
«Я сама себе начинаю нравиться», – подумала я.
– Мы так толком еще и не знаем, как реализовать демократию в школе, – сказал я, – но это еще не достаточное основание для того, чтобы вернуться к элитарной системе, как вот здесь… – Я махнула в сторону погруженного в темноту пространства за окном. – В конечном счете Америка – первое общество в мире, перед которым стоят такие проблемы при гетерогенном населении. Мы ведь не Франция, или Швеция, или Япония…
– Но неужели вы и в самом деле считаете, что ответом является повышенная терпимость?
Ах, так, значит, терпимость – ключевое пуританское словечко.
– Пожалуй, настоящей терпимости у нас практически нет, – сказала я. – У нас под терпимость маскируется всеобщая бюрократизованность. А настоящая терпимость, конструктивная терпимость – совсем другая история. – Спасибо, Д. Г. Лоуренс Уинг[455].
Вид у него стал озадаченный. Что я имела в виду? Жена баюкала ребенка и помалкивала. Между ними, похоже, существовал некий молчаливый договор: она должна держать язык за зубами, интеллектуальная сфера – по его части. Легко быть интеллектуалом с немой женой.
Что я имела в виду? Я имела в виду, конечно же, себя. Я имела в виду, что истинная терпимость способствует независимости. Я имела в виду, что исполнена решимости взять свою судьбу в собственные руки. Я имела в виду, что собираюсь больше не быть школьницей. Но я этого не сказала. Вместо этого я продолжала болтать о демократии и образовании, сыпать общими фразами.
Сокрушающе скучный разговор продолжался и продолжался, но на полпути до Кале мы выключили свет и погрузились в сон. Проводник разбудил нас в совершенно неподобающий час – пришла пора пересаживаться на паром. Мы сошли с поезда в туман. Сон так одолевал меня, что если бы кто-то взял меня за руку и завел в Ла-Манш, то я бы, наверное, не сумела воспротивиться этому. Помню, как тащила чемодан по бесконечным коридорам, как пыталась уснуть в откидном кресле на покачивающейся палубе, как, дыша утренней сыростью, ждала в очереди, пока иммиграционные чиновники рассматривали наши бумаги. В течение двух часов слипающимися глазами разглядывала белые скалы Дувра, пока мы стояли в ожидании – нам делали отметки в паспортах. Потом шли по какому-то бетонному туннелю длиной в целую милю, и я тащила багаж до самого поезда. Когда мне на спасение пришли наконец британские железные дороги и я села в вагон, поезд тащился черепахой, останавливался, останавливался и тащился черепахой – и так несколько часов до самого Ватерлоо[456]. Пейзаж предстал мрачный, весь покрытый сажей. Я вспоминала Блейка и «темные фабрики сатаны»[457]. По запаху чувствовала, что я в Англии.
19
Конец XIX века
…Слушайте не дидактические изречения автора, а низкие призывные крики персонажей, бредущих по темным лесам своей судьбы.
Отель оказался скрипучим викторианским зданием неподалеку от Сент-Джеймса[458]. Там был древний лифт – жуткая клетка, которая верещала, как взбесившийся кузнечик, – пустынные коридоры и громадные окна на каждой площадке.
Я спросила у портье, не останавливался ли у них доктор Уинг.
– Нет, никого с таким именем здесь нет, мадам, – сказал высокий тощий портье, похожий на Боба Кратчита[459].
Сердце у меня упало.
– Вы уверены?
– Вот, вы можете сами посмотреть в журнале, если хотите… – И он передал мне журнал.
В этом доме с привидениями были только десять постояльцев. Я заглянула в журнал. Стробридж, Хенкель, Харбеллоу, Боттом, Коэн, Кинни, Уиттс, Уонг… Вот оно что. Ну конечно, Уонг. Они наверняка записали его неправильно. Все китайцы на одно лицо, и у всех них фамилии Уонг. Я испытала единство с Беннетом – ему всю жизнь приходится жить в дерьме, и он не впадает в отчаяние.
454
Система грантов, основанная американским сенатором Фулбрайтом, финансирующая международный обмен преподавателями и учеными.
455
Видимо, намек на то, что запрещенный а Англии роман Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей» в течение многих лет объединял людей, протестующих против цензуры. Лоуренс представлялся главным вдохновителем, даже мучеником либеральных идей (позднее названных «терпимостью»).
457
Имеется в виду стихотворение Блейка, начало которого звучит так: