– (Он вырывает одну ногу.) Я ложусь спать.
– (Она прижимается щекой к холодному полу.) Беннет, пожалуйста, не делай этого, пожалуйста, поговори со мной.
– Я слишком взбешен.
– Пожалуйста.
– Я не могу.
– Пожалуйста.
– Чем больше ты меня умоляешь, тем холоднее я становлюсь.
– Пожалуйста.
Они лежат в кровати, думая. Валик с ее стороны влажен. Она дрожит и плачет. Он, кажется, не слышит. Каждый раз, когда они скатываются к впадине в середине кровати, он отодвигается первым. Это происходит постоянно. Кровать похожа на каноэ, выдолбленное из ствола дерева.
Ей нравится теплота и твердость его спины. Она хотела бы обнять его. Ей хотелось бы забыть всю эту сцену, сделать вид, что ничего такого не было. Когда они занимаются любовью, они снова на какое-то время оказываются вместе. Но теперь он не хочет. Он отталкивает ее руку от ширинки его пижамы. Она откатывается назад. Он отодвигается на свой край кровати.
– Это не решение, – говорит он.
Они слушают дождь. Иногда с улицы доносятся крики пьяных студентов, возвращающихся домой. Мокрые мостовые. Париж может быть таким мокрым! После кино они сегодня зашли в Нотр-Дам. Стояли в толпе, втиснутые между мокрых шерстяных пальто и шуб. Полуночная месса. На туфли с концов зонтиков стекали капли. Они не могли податься ни вперед, ни назад. Толпу заклинило, проходы забиты. Paix dans le monde[155], сказал высокий усиленный громкоговорителями голос. Нет ничего хуже запаха мокрой шубы.
Он дома в Вашингтон-Хейтс[156]. У него умер отец. Он ничего не чувствует. Странно, как это – ничего не чувствует. Когда люди умирают, ты ведь должен что-то чувствовать.
Я тебе сказал, что ничего не чувствую, что ты все время спрашиваешь? Потому что я должна знать тебя. Ты никогда никого не теряла. У тебя никто не умирал. Ты поэтому меня ненавидишь? У нас был короткий отпуск. И ты оставалась тогда на Сентрал-парк-уэст. Тут есть моя вина? Ты знаешь ту китайскую похоронную контору на Пелл-стрит? Когда люди умирают, они возвращаются к соплеменникам. Расисты в смерти.
Он никогда не верил в Бога. Он никогда не ходил в церковь. Молитвы читались по-китайски. И я подумал: боже мой, я не понимаю ни слова. Гроб открыт. Это важно. Иначе ты не поверишь в смерть. Психологически рационально. Но кажется отвратительным. Потом пришли родственники и забрали наши последние деньги. Заработаете, сказали они. Но наш бизнес разорился. Мне еще оставалось три года до конца школы. Закончишь – пойдешь работать, сказала женщина из собеса. Я подумал: тогда мне придется работать официантом. А в китайском ресторане я даже официантом не смогу быть, потому что не знаю китайского. Буду работягой, подумал я, нищим придурком. Я должен поступить в колледж. А ты в это время жила на Сентрал-парк-уэст. А на уик-энды ездила в Кембридж. Я кормил животных в лаборатории медицинского факультета. Рождественская ночь. Все куда-то уходят. А я в лаборатории кормил чертовых крыс.
Она лежит неподвижно рядом с ним, трогает себя, чтобы убедиться, что жива. Она вспоминает две первые недели, когда у нее была сломана нога. Она тогда постоянно мастурбировала, чтобы убедить себя, что может чувствовать что-то еще, кроме боли. Боль тогда стала религией. Ничего, кроме боли.
Она проводит руками по животу. Указательный палец правой руки касается клитора, а левый уходит глубоко внутрь, прикидываясь пенисом. Что чувствует пенис, когда его обволакивают мягкие податливые ткани влагалища? Ее палец слишком мал. Она заводит два и раздвигает их. Но ногти слишком длинные – царапаются.
Что, если он проснется?
Может быть, она хочет, чтобы он проснулся и увидел, как она одинока.
Одинока, одинока, одинока. Она двигает пальцами в ритм с этим словом, чувствуя, как два внутри смачиваются влагой и клитор твердеет и краснеет. Можно ли почувствовать цвет кончиками пальцев? Красный вызывает именно такое ощущение. И внутри ощущение алого. Ярко-алого. Словно у крови там синеватый оттенок.
– О ком вы мыслите, когда мастурбируете? – спросил у нее как-то раз германский психоаналитик.
«О ком вы мыслите?» Я мыслю – следовательно, существую[157]. Она не думает ни о ком конкретном и думает обо всех. О своем аналитике и о своем отце. Нет, не об отце. Она не может думать об отце. О мужчине в поезде. О мужчине под кроватью. О мужчине без лица. У него пустое лицо. У его пениса один глаз. И глаз плачет.
Она чувствует, как судороги оргазма с силой обхватывают пальцы. Рука падает рядом с ней на кровать, и она погружается в мертвый сон. Ей снится, что она опять в квартире детства, но теперь почему-то квартира спланирована гениальным архитектором.
157
В оригинале игра слов: немецкий психоаналитик, говоря с акцентом, произносит sink (тонуть) вместо think (думать). Отсюда мысленная фраза героини звучит: «Я тону – следовательно, существую».