Наш брак катился под откос. Брайан прекратил трахаться со мной. Я просила, умоляла его сказать, что со мной не так. Я начала ненавидеть себя, чувствовать себя уродиной, нелюбимой, мне стало казаться, что от меня дурно пахнет, – классические симптомы жены, чей муж перестал с ней спать; у меня начались фантазии молниеносной случки – с консьержем, бродягой, барменом из «Уэст-Энд-бара», аспирантами, даже (господи, прости!) преподавателями. Я сидела на семинаре по английской литературе восемнадцатого века, слушая какого-нибудь противного аспиранта, который занудно рассуждал о тейтовских переизданиях[318] пьес Шекспира, и представляла себе, как делаю минет по очереди всем (ха!) присутствующим. Иногда я воображала, как трахаюсь с профессором Харрингтоном Стентоном, настоящим бостонцем лет пятидесяти. Он происходил из хорошей влиятельной семьи с корнями в Новой Англии, семьи, известной своими политиками, поэтами и психами. У профессора Стентона был громогласный смех, и он всегда называл Джеймса Босуэлла «Босси», словно выпивал с ним по вечерам в Уэст-Энде, и я подозревала, что именно это он и делает. Кто-то назвал Стентона «блестящим, только не совсем в своем уме». Это было в самую точку. Хотя семья его и была влиятельной, сам он метался между здравомыслием и безумием, никогда не оставаясь в одном из этих состояний достаточно долго, чтобы можно было сказать, в каком качестве он все же пребывает. Как бы профессор Стентон стал трахаться? Он был влюблен в неприличные слова восемнадцатого века. Может быть, он, трахаясь, нашептывал бы мне на ухо: «coun», «cullion», «crack» (вместо «cunt», «testicles», «pussy»[319])? Может быть, у него на крайней плоти вытатуирован семейный герб? Я сидела, усмехаясь про себя этим фантазиям, а профессор Стентон улыбался мне, думая, что я усмехаюсь его шуткам.
Но что было пользы от дурацких фантазий? Мой муж прекратил трахаться со мной. Он считал, что трудится в поте лица. Я молча плакала ночами или уходила в ванную мастурбировать, когда он засыпал. Мне уже полгода как было двадцать один, и я пребывала в отчаянии. Задним числом все это кажется таким простым. Почему я не нашла себе кого-нибудь? Почему я не завела любовника, не оставила мужа или не договорилась с ним о некоторой сексуальной свободе для себя? Я выросла, занимаясь невинным мануальным сексом на диване в родительской гостиной под синатровскую песню «В ранний час». Я никогда ни с кем не трахалась, кроме моего мужа. Я занималась петтингом «выше пояса» и «ниже пояса», соблюдая некие неписаные правила приличия. Но роман с другим мужчиной казался чем-то настолько радикальным, что я такой вариант даже не рассматривала. И потом, я была уверена: в том, что Брайан не трахается со мной, виновата я, а не он. Я либо страдала нимфоманией, потому что хотела трахаться чаще раза в месяц, либо просто была какой-то непривлекательной. А может, проблема была в возрасте Брайана. Я воспитывалась на разных сексуальных мифах пятидесятых годов, вроде:
А. Такой вещи, как изнасилование, не существует. Никто не может изнасиловать женщину, если она сама не сдастся в последнюю минуту. (Девушки в моей школе благочестиво повторяли друг другу эту мудрость, почерпнутую нами откуда-то извне, и мы обменивались ею.)
Б. Существует два вида оргазма – вагинальный и клиторальный. Один из них «полный», то есть хороший. Другой – «неполный», то есть плохой. Один «нормальный», то есть хороший. Другой «невротический», то есть плохой.
Сия псевдомудрость, сей псевдопсихологический нравственный принцип был более кальвинистским, чем сам кальвинизм.
В. Мужчины достигают своего сексуального пика к шестнадцати годам, после чего начинается спад…
Брайану было двадцать четыре. Он явно уже перевалил за вершину горы. Уже восемь лет как перевалил. Если он в двадцать четыре трахался со мной только раз в месяц, можно себе представить, что будет в тридцать четыре! От такой перспективы я впадала в панику. Может быть, отсутствие секса не так расстраивало бы меня, но оно указывало на то, что и во всех других сторонах нашего брака нелады. Мы практически не видели друг друга. Он оставался в своем офисе до семи, восьми, девяти, десяти, одиннадцати, двенадцати ночи. Я содержала дом и бездельничала в библиотеке, работая над сексуальным сленгом восемнадцатого века. Идеальный буржуазный брак. У мужа и жены не остается друг на друга времени. Брак уничтожил ту единственную причину, из-за которой стоило жениться.
318
Тейт, Нейум (1652–1715) – ирландский поэт, переиздавал шекспировские пьесы, внося в них изменения в духе полного уважения к королевскому дому.