Она посмотрела на меня сквозь изогнутые ресницы и спросила:
— Это ты убил Маллена, Боб?
Ничто не могло подействовать на меня сильнее, чем это. Вопрос был настолько неожиданным, что у меня не было ни секунды, чтобы приготовиться отрицать. То, как я отреагировал — тело напряглось, лицо окаменело, выступил пот, застучало в ушах, — все выдавало меня. Как бы со стороны я услышал, что отвечаю шокированно и даже оскорбленно:
— Что за чушь ты несешь?
— Не притворяйся, Боб, — взмолилась она. — Это ты убил Маллена?
— Лилиан, я не понимаю…
— Этот человек был Плейделл. Суперинтендант Морйс Плейделл из Скотленд-Ярда. Я узнала его по фотографии, которую видела сегодня в «Стар». В статье сказано, что он ведет расследование убийства Тимоти Маллена, кавалера креста Виктории. Он приходил из-за этого, да? Поэтому у тебя был такой расстроенный вид, когда он уходил? Поэтому ты чуть не упал в обморок после его ухода? Ты думал, он пришел тебя арестовать?
Лилиан задавала мне вопросы бесстрастным тоном. Она догадалась об истине: я совершил убийство.
— Боб, — настаивала она, — ты должен сказать мне правду. Если ты ничего не скажешь, я не смогу тебе помочь.
Она замолчала, как будто поняла, что я не в состоянии говорить. Мое горло, казалось, было буквально парализовано. Потом я почувствовал, что мое тело расслабляется: напряжение спадало. Ничего не говоря, Лилиан отодвинулась еще немного, не отпуская, однако, мою руку. Наши пальцы переплелись, как часто бывало, когда мы гуляли. Она повела меня за собой в малую гостиную, нагнулась и включила электрообогреватель. Я и не заметил, что было довольно прохладно. Зато я увидел несколько кусочков ваты и представил себе сидящего на стуле Плейделла. Лилиан осталась стоять, глядя на меня. Самым удивительным было то, что я не испытывал никакого потрясения, никакой боли, я даже не боялся.
— Я налью чего-нибудь выпить, — произнесла она.
Лилиан повернулась и быстро вышла. Я услышал, что она возится в соседней комнате, и вспомнил, как Плейделл отказался выпить стаканчик. Я медленно опустился в кресло и положил голову на спинку. Закрыв глаза, я пытался размышлять. Невыносимый груз необходимости признаться Лилиан исчез. Она все поняла сама.
Она вернулась, не торопясь, неся серебряный поднос, на котором стояли бутылка виски, сифон и два стакана. Когда она наполняла их, ее жесты были нормальными. Она налила в мой стакан много виски, а себе — всего несколько капель; в мой она долила совсем немного воды, а свой заполнила ею до краев. Протянув мне стакан, она подождала, пока я выпью половину, и спросила:
— Плейделл может это доказать?
— Пока нет, — хрипло ответил я. — Если бы мог, то уже предъявил бы мне обвинение.
Я не сказал четко «да», до сих пор ни в чем не сознался, но слова были не нужны. Лилиан подошла к пуфу, подтолкнула его ногой и села рядом с моим креслом. Она слегка откинула голову назад, чтобы смотреть на меня. Эта поза тоже была мне знакома и в тот момент только усилила мои муки. Тишина показалась почти сюрреалистической.
— Пожалуй, — согласилась она. — Почему он тебя подозревает?
— Понятия не имею.
— Ты уверен, что не знаешь, Боб?
— Я считал…
Я замолчал, чтобы проглотить комок, застрявший у меня в горле.
— Я считал, что сделал это без единой ошибки.
— Сколько раз ты делал это «без единой ошибки»?
Я впервые осознал, что ее спокойствие чисто внешнее, и спросил себя, не возьмут ли верх ее эмоции с той же силой, как в те времена, когда она верила в существование другой женщины. Однако у нее были спокойное лицо, твердый голос, а губы не дрожали.
— Часто, — с трудом выговорил я.
— Ты делал это, когда уезжал?
— Да.
— Каждый раз?
— Один раз из трех-четырех. Чаще было опасно. Кто-нибудь мог заметить совпадение.
— Сколько раз ты крал, Боб?
Слова по-прежнему застревали у меня в горле, но я все-таки сумел ответить:
— Три-четыре раза в год в течение последних пяти лет.
— Что стало с деньгами?
— Они отложены на нашу старость. Я надеялся, что однажды…
Я замолчал, увидев, что ее глаза подернулись слезами, губы затряслись, кулаки сжались. Я ничем не мог ей помочь. Ее нервы были напряжены, а спокойствие давалось с трудом. Я видел, что она страшно встревожена и хочет знать абсолютно все, а я теперь хотел ей все рассказать. Хотел разделить с ней мое прошлое, поскольку надежда разделить будущее погрузилась во тьму неопределенности.
— Сколько?
— Около тридцати тысяч.
— Это много.
— Я думал… что ты того стоишь.