— Это больше походит на больного с навязчивой идеей фикс, — говорит он.
Я толкаю его плечом.
— У нее ничего такого не было, она была ценителем еды.
Он смотрит на меня, и у него в глазах появляется внезапная нежность, у меня перехватывает горло.
— Единственную вещь, которую я ценю — это твоя сладкая киска.
Я целую его в губы.
— Ты делаешь меня настолько мокрой, но я сейчас ничего не могу здесь сделать с тобой, — шепчу я ему в губы.
Его улыбка озаряет лицо в ночи, становясь ослепительной и опасной.
— Итак, что мы сегодня выяснили?
— Ты любишь мою киску, и я мокрая?
— Мы выяснили разницу между «нравится» и искушать «до безумия», именно это ты и делаешь.
Я кокетливо с удивлением поглядываю на него.
— Докажи на практике.
— Ты не можешь подождать, пока я отвезу тебя домой и раздену?
— Здесь слишком многолюдно, да? — поддразниваю я его.
— Ты настолько сильно меня возбуждаешь, что сделала окончательно жестким, — бормочет он, чувствуя себя несколько неуютно.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы удержаться от смеха, но он видит смешинки у меня в глазах.
— Тебе будет не до смеха, юная леди, когда будешь восседать на моем члене, — рычит он, его глаза горят жаждой и похотью.
Я прижимаюсь к его разгоряченному огромному телу.
— Ох, Зейн. Я хотела бы, чтобы это было настолько не смешно, я боюсь потерять тебя.
Он резко со свистом выдыхает, в защитном жесте заключая меня в объятия.
— Поехали домой, — хрипло говорит он.
Мы возвращаемся к машине, которая «заперта» другой машиной, перегородившей нам выезд.
— Мне не верится, что кто-то способен такое сделать, — восклицаю я. — Что же нам теперь делать?
— В этом — все римляне, — говорит он, открывая водительскую дверцу и нажимая на гудок. Почти сразу из окна первого этажа появляется голова мужчины, который быстро начинает что-то говорить по-итальянски.
— Он спустится через минуту, — переводит мне Зейн.
Мужчина выбегает меньше, чем через минуту, с извиняющейся улыбкой и что-то усиленно жестикулируя говорит, садится в машину и уезжает.
— Ты похоже очень хорошо знаешь этот город, не так ли?
— Как свои пять пальцев.
У вас есть еда и много изысканной.
Разве вас волнует, что мир истекает кровью и умирает у ваших ног?
20.
Далия Фьюри
На следующее утро мы просыпаемся от звука мотора старенькой Мазды семьи Росси.
— Не вставай. Они всего лишь привезли нам завтрак, — говорит Зейн, выпрыгивая из постели.
Он быстро натягивает тренировочные штаны и выходит им навстречу. Я передвигаюсь на его теплое место, которое еще хранит запах Зейна, и прислушиваюсь к их разговору. В спальне нет ковров, да и во всем доме тоже, поэтому их голоса разносятся эхом по всему дому. Я уже собираюсь встать с кровати, но возвращается Зейн с подносом, на котором стоит роза в маленькой вазе, дымящиеся кружки с капучино и выпечка.
Я сажусь.
— Вау, завтрак в постель. Я даже не могу вспомнить, чтобы кто-то приносил мне завтра в постель.
Maritozzis еще теплые — вкусные булочки из дрожжевого теста со свежими густыми сливками и изюмом, засахаренной цедрой апельсина и кедровыми орешками. Их можно еще назвать — сладкие бомбы. Я опускаю палец в крем и провожу по носу Зейна, он улыбается и выглядит при этом на удивление — мило.
— Оближи, — насупившись говорит он.
— Думала, ты никогда не попросишь, — отвечаю я, упираясь ему в грудь ладонью, и слизываю, высунув язык, оставляя мокрый след у него на носу, словно щенок, радостно встречающий своего хозяина.
Он дергается назад.
— Ты нарываешься на неприятности?
— Сними треники, и я покажу тебе на что я нарываюсь, — отвечаю я.
Он опускает на пол поднос, и схватив меня за плечи, опускает на спину. Я смотрю ему в глаза.
— Возможно я не совсем четко выражаю свои мысли, но ты по-прежнему остаешься мужчиной моей мечты, — говорю я ему, запустив пальцы ему в волосы и притягивая его к себе.
Позднее тем же утром, Зейн ведет меня на развалины Колизея. Из трех концентрических кругов только третий, находящийся внутри — подлинный, выложенный каменной кладкой, единственный, неразрушенный временем. Необъятное сооружение вызывает у меня тревожное чувство от того, как использовали эти руины до меня.
Стоя на покрытых мхом кирпичах, торчащих из земли, я смотрю на огромный каменный стадион, и на долю секунды представляю, как в те времена точно также же стояли на этом стадионе люди под крики сотни тысячи голосов, жаждущих твоей смерти.