Он проходит в комнату.
— Что случилось?
— Сьюзи умерла, — рыдаю я.
Он хмурится.
— Кто такая Сьюзи?
— Наша собака.
Он подходит и останавливается рядом со мной, с любопытством и удивлением глядя на меня.
— Твоя собака? Ты плачешь из-за собаки? — спрашивает он, проясняя ситуацию, словно до конца не верит.
— Да, я плачу из-за своей собаки. Она была с нами целых тринадцать лет.
— Ох, — говорит он и садится рядом со мной. — Полагаю, ты можешь взять другую.
— Ты хочешь сказать, что тот, кто потерял своего ребенка или члена семьи, может заменить его другим?
— Нет.
— Тогда не говори мне такое. Сьюзи была членом семьи, — отвечаю я со слезами на глазах.
Воцаряется неловкая тишина, затем он кладет руку мне на колено.
Я удивленно поднимаю на него глаза, видно это его способ утешить меня.
— Прости, — тихо говорит он.
— Ничего, — шепчу я, немного шокированная, что мы общаемся на такую тему.
Он встает.
— Я буду внизу, если понадоблюсь.
— Спасибо, — отвечаю я.
Он серьезно кивает и уходит, тихо закрыв за собой дверь.
Я не вижусь с ним фактически до ночи, лежа в кровати, смотрю музыкальное видео, когда он прислоняется к дверному косяку, одетый во все черное — черное поло, черные джинсы, глаза полуприкрыты. Мне кажется, что он совершенно другой, может слегка пьян?
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он.
— Я в порядке, — говорю я с опаской.
— Это работает?
Я хмурюсь.
— Что работает?
Он отталкивается от косяка и входит в комнату.
— То, что есть между нами. Это работает?
— Не очень, — правдиво отвечаю я.
— Почему? — спрашивает он, снимая свой пиджак.
— Ты действительно хочешь узнать правду?
— А почему нет? Удиви меня, — говорит он со злой усмешкой, и я понимаю, что он пил.
— Возможно потому, что я беспокоюсь о тебе, но ты всегда отталкиваешь меня.
Он наклоняет голову.
— Ты беспокоишься обо мне?
— Да.
— Как ты можешь беспокоиться обо мне? Ты не знаешь всего моего дерьма.
— Возможно, но даже, если я не знаю, я все равно беспокоюсь о тебе.
Он улыбается, но глаза у него светятся странным огнем.
— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты слишком много беспокоишься.
— Я волнуюсь за людей.
Он медленно кивает.
— Ты волнуешься, да. Тебе стоило бы заниматься йогой или медитацией, как твоя сестра. Это помогло бы тебе успокоиться.
В этот момент я толком даже не осознаю, что он сказал, но потом меня накрывает, словно ударяя под дых. Я смотрю на него, он на меня, потом делаю глубокий вдох.
— А откуда ты знаешь, что моя сестра медитирует?
Он ничего не говорит.
— Это ты, — обвиняю я его дрожащим голосом. — Ты все спланировал. Ты ее похитил, не так ли? — Лед у меня в голосе удивляет даже меня саму.
Он молча смотрит на меня.
— Да? — кричу я.
— Да, я, — признается он, оставаясь совершенно равнодушным к своим действиям.
Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, наполненными ужасом.
— Ты все еще беспокоишься обо мне, рыбка? — издевается он.
Во мне поднимается такая ярость, словно моя голова сейчас загорится и взорвется. Перед глазами плывут красные круги. С криком, наполненным болью и яростью, я вскакиваю с кровати и лечу на него, желая расцарапать ему лицо ногтями. В этот момент я ненавижу его всеми фибрами своей души. Он легко хватает мои руки и удерживает их высоко в воздухе, смотря на меня сверху-вниз, презрительно изогнув губы. Я пытаюсь пнуть его ногами, и он вдруг молниеносно крутит меня вокруг, прижавшись к моей спине, я полностью обездвижена в его захвате.
— Отпусти меня, ублюдок, — безумно и неистово кричу я.
— Как только ты перестанешь пытаться навредить себе, — совершенно спокойно отвечает он.
— Я не пытаюсь себе навредить, я пытаюсь нанести тебе увечья, ты тупой мудак, — ругаюсь я.
— Если ты только попытаешься навредить мне, придется ответить, а я не хочу этого делать, — говорит он.
— Ты уже итак причинил мне боль, — рыдаю я.
— Ты похожа на ребенка, который плачет, потому что ударилась пальцем о жесткую деревянную мебель, но завтра ты забудешь об этом и снова будешь смеяться, — он отпускает меня.
Я отхожу на несколько шагов, увеличивая расстояние между нами, и непонимающе смотрю на него, наполненная злостью и болью. Но если взглянуть на нас со стороны — то между нами пропасть, которая была собственно всегда. Кто знает, сколько еще таких «чудес» он скрывает, но я никогда не смогу постичь их, да и не хочу. Не знаю, сколько я так стою, замороженная, просто глядя на него. Одну минуту, пять или даже десять. Единственное, что я понимаю — это конец. Ничего не осталось.