Приятного аппетита! Понятно, не каждый может позволить себе радость и смелость наплевать в кургузые рожи своим почитателям, особенно, если среди оных — Троицкие, Липницкие и Гребенщиковы. Я очень отчетливо ощущаю все происходящее с Янкой, потому что сам висел на волоске, когда меня чуть не сожрали в 1986-89, когда я терял драгоценное время, ожидая чуда с небес. И все-таки я выскочил из ловушки, С декабря 1989 по сегодняшний день я совершил ряд крайне важных для меня действий (среди которых, кстати, и роспуск 13.04.90 проекта, именуемого ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ), и не собираюсь останавливаться. Путь вперед — это всегда отталкивание, отстранение, отрицание, всегда — отказ, всегда — "Прощевайте!" Я, ничтожный, не хочу и не могу себе позволить быть пойманным в какую-либо ловушку гармонично-чавкающего бытия. Ведь я не оставляю следов на свежем снегу.
— Ты, вот, я вижу, не очень-то жалуешь граждан. Откуда такая ненависть?
— Это — не только ненависть, это еще и панический животный ужас. И не то чтобы боязнь их, а, скорее, патологическое неприятие. Это даже не Я боюсь и ненавижу — это что-то во мне боится и ненавидит. Мне все время, когда я иду по улице, кажется, что я — не человек, а что-то вроде марсианина, замаскированного, загримированного, более или менее удачно под гражданина. И в любой момент эта мимикрия, эта наебка может раскрыться и тогда — пиздец! Я давно уже не выхожу из дома без оружия, и все равно перед ними я — абсолютно беззащитен. Я — чужой. Природно, изначально чужой. Вечно чужой. И все они знают это, чувствуют, как акулы — кровь. Я всем им чужой, и мне чужды и крайне отвратительны все ихние набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, все, чем они живут и о чем мечтают. Это — мой врожденный инстинкт. Здесь я диверсант, заброшенный на вражескую территорию. Этакий Штирлиц.
— И каково по твоему твое "секретное задание"?
— Это невозможно даже в малом предположить. Я могу лишь говорить и то предположительно, каково это для меня. А оно для меня таково, что всю жизнь с самого детства все иррациональное, в особенности связанное с исследованиеми временных причинно-следственных связей, у меня вызывало и вызывает какое-то тревожное, священное и жуткое, смертельное и притягательное ощущение причастности моей потаенной сущности к неким истинным для нее, невыразимым, необъятным и, судя по всему, внечеловеческим вещам, системам и реальностям, проникновение в которые оплачивается чудовищными, по человеческим меркам, ценами. Так вот, необходимо решиться обречь себя на безумную, крамольную, смертельную охоту за этим глубинным знанием — ухватить за хвост, за тень, спиздить, в конце концов, это изначальное, невыразимое, единственное знание, которое — суть всего. Все, что я делаю — это попытка извлечь из себя его, ибо ощущаю себя его хранителем. Все мои настоящие песни — только об этом. Это и "Русское Поле…", "Мясная Избушка", «Прыг-Скок», "Про Дурачка". Это — векторы, указатели. Ничтожные, тщедушные, конечно. Но благодаря им я сподобился ощутить суровый, зловещий и праздничный сквознячок из чуть приотворенной двери, лучик из дверного глазка. Для меня единственно важное из всего, что происходит со мной и вокруг меня — эта вот "открытая дверь", постоянное ожидающее присутствие истинного, родного начала, существующего параллельно всей этой дешевой бутафории. И творчество — это в некотором роде трамплин туда. И, наверное, поэтому человечеством, отчетно или безотчетно, но твердо и жестоко искореняются носители, хранители и, тем более, воплотители этого Имени Имен. Для масс это — инстинкт самосохранения. Это — страх и ненависть перед чужаком, врагом их природного, естественного порядка. А, впрочем, все — гораздо сложнее. Все, что я тут говорю — это так, модельки, которые я строю и которые работают для меня в настоящий момент. Этакие "картонные зайцы на игровом поле".
— Те изрядные ушаты говна, которыми в последнее время окатывают тебя и твое дело гундосые представители абсолютно разных слоев — от мозговитых yмoв дo вceнeпpeмeнныx гопников, тусовщиков и прочей «черни» — объясняются вышесказанным?
— Да, нс только. Это, конечно, и инстинктивное неприятие чужака, но… насколько я уже поимел опыт, наизловоннейше тебя поливают даже не гегемоны бытия, а бывшие «свои» — те, кто делил с тобой долгое, трудное и веселое времечко, но в последний момент по тем или иным причинам выскочил из мчащегося поезда. Я, вообще, считаю — есть люди творцы, и есть — приземлители — те, которые все называют, расставляют по полочкам, доводят до некоего унылого общсбытового среднеарифметического уровня этакие "мозговитые умы", как ты выражаешься… Умники, математики, прогматики — миряне, вечно усмехающиеся и позевывающие. Они никогда не позволяют себе "хуем почесаться", по выражению Манагера. Именно они-то и предпримут все возможное, чтобы некрепко и основательно "убить пересмешника", приземлить все сделанное нами. Я постоянно выслушиваю про себя такие мифы и "сказки бабушки Насти", что остается только хлопать себя по жопе, хрюкать, да приплясывать. Кругом — необъятная, распухшая реальность Юрия Мамлеева. Видишь ли, одним — на всю катушку горевать, ликовать и творить. На всю катушку. А другим — эевать, пердеть, почесываться да посмеиваться, да и то, с оглядочкой. Ничего туту не поделаешь. Я отлично понимаю и отдаю себе трезвый отчет, что все мною сделанное в общечеловеческом масштабе абсолютно бесполезно, и что все и вся осталось по сути неизменным, либо изменилось столь незначительно, что по-просту стыдно предпринятых "гримас и прыжков". Не вышло у меня «рок-революции». Никому она, как оказалось, на хуй не нужна, кроме меня самого и кучки таких же, как я выродков. Вернее, я сделал «рок-революцию», а ее никто (или почти никто) не заметил. И насрать. Тут не это главное. Неважно, что в говне утопят. Просто некоторые вещи имеют место и смысл только в вечности. Я, конечно, ничего не изменил в этом мире, но зато я учинил (или кто-то учинил посредством меня) хорошенькое безобразие, которое можно рассматривать как знак, как пророчество, как прецедент торжества бунта и свободы над твердокаменными законами и чугунными скрижалями тоталитарного бытия. В этом смысле я, как личность, ничего не значу и не стою: я выступил как солдат обезумевшего дерзновенного фронта обиженных, нищих и уродов против уготованной, свыше предназначенной доли. И я очень рад и доволен тем, что успел тут сделать, выпустив изрядное количество веселых снарядов из своего оголтелого окопчика, затерянного на мировом раскидистом «рок-н-ролльном» фронте. А если снаряды кончатся — я поступлю, как и должен поступить всякий честный солдат, оставшийся с последним патроном или без оного, окруженный наступающим врагом. Это звучит крайне патетически, но я по жизни такой уж вот героический сопляк. Надо добавить, что во всем вышесказанном ничего слезливо-трагического нет, ибо каждый, кто ступает на этот путь, выбирает его добровольно и осознанно (никто силком не гонит), и стало быть, внутренне всегда готов платить за каждый свой разрывной праздничек. Я всю жизнь сидел на чемоданах. Я всегда знал свой выбор. А то, что, мол, говном зальют… Это и не важно. Они никогда себе не сознаются, они непременно себя наебут, они найдут любой миф, любую причину для оправдания и защиты своего сытного будничного постыдного самопродолжения. И они всегда для себя были и будут правыми, сильными и хорошими, а ты — недочеловеком, достойным лишь презрения или, в лучшем случае — жалости. Пластмассовый мир победит. И да и хуй с ним! Главное — поспеть. Главное — чтобы поверить, что Маленький Принц все-таки вернулся домой, на свою планету, когда его укусила змея! Понимаешь?